И все-таки Леки помнил свою мать. Такой она осталась в его памяти, такой приходила ему во сне: темноволосая женщина, что покачивалась в такт колыбельке, счастливо улыбалась, шептала что-то тихо – и звуки сливались для него в непонятную песню. Он не помнил, как засыпал, но помнил, как просыпался и вновь видел ее лицо.
Если бы не эти воспоминания, Ювит могла бы заменить ему мать. Добрая и работящая, веселая, покорно сносившая неудовольствие Орта и всегда защищавшая Леки от родительского гнева, она заслужила его любовь и уважение… но ей никогда не суждено было услышать от него заветное слово. Он знал, как это огорчает Ювит, но ничего не мог с собой поделать. И все равно, ладили они так хорошо, как иные мать и сын не смогут поладить.
А вот с отцом не сложилось, не срослось. Может, когда-то и он радовался своему первенцу, но потом отец и сын разошлись. Сначала Орт не делал различий между Леки, Ортом-младшим и Кессом. С малолетства приучал он их к работе на ферме, хотел научить всему, чтобы и после его смерти дедовское хозяйство процветало. Втроем, считал Орт, дети смогут управиться с землей.
Орт владел крайним, теперь уже самым большим хутором в Кобе, на его обширных полях росли пеллит и аскин, огороды и грибные подвалы приносили хороший доход. Но замечательнее всего было то, что на берегу речки Айсин, пробегавшей через земли Орта, еще при деде его нашли красную глину, которая мало где встречается, а ведь из нее получаются самые прочные горшки да кувшины, что ценятся необычайно высоко. Дед и начал разрабатывать эту глину, построил мастерскую, нанял двух мастеров – за одним даже в Эгрос не поленился съездить – и получил огромную по тем временам прибыль. Да и вообще, был он человек оборотистый да смекалистый, не чета своему сыну, отцу Орта.
Орт не любил вспоминать о своем отце. Не уважал, говорят, отец ферму и, когда дед умер, захотел продать ее и уехать в город. Вот тогда-то засуха и случилась. Такой беды в тех краях не видали давно. Ферма совсем потеряла в цене, тогда за нее не давали даже и четверти от того, что раньше сулили. Отец Орта пытался поправить хозяйство, только дело-то было ему не по силам, и если б не жена да не двое уже почти взрослых сыновей, пустил бы он семью по миру. В трудное время только гончарня их и выручала. Когда же дела немного поправились, в Кромай с юга снова нагрянули шекимы, и все мужчины, способные держать оружие, спешно отбыли с Айсинской дружиной. Орт и его старший брат ушли вместе с ними, и осенью в Кобу отец Леки вернулся один. Отец с матерью не смогли пережить старшего сына, и к зиме Орт похоронил их.
После смерти отца он остался полновластным хозяином всего, серьезно взялся за дело, много и тяжко работал и преуспел. И не было в Кобе, да что в Кобе – во всем Айсине, верно, не было хозяина более рачительного и расчетливого. Каждый год он приумножал свой достаток и прикупал владения, разоряя соседей. Орта никогда не любили в Кобе, хоть он мало кому слова худые бросал, но особенно косо начали поглядывать, когда пустил он по миру Сати со всей его семьей.
Знал Орт, что у Сати дела плохи, и мечтал прикупить за бесценок его грибные подвалы. Той осенью урожай был хорош, и Сати наверняка поправил бы дела, да только Орт повадился каждый базарный день возить свои грибы туда же, куда и Сати, продавая их за полцены себе в убыток. Сати уж и просил его, и умолял, и проклинал, и прилюдно поносил, а у Орта на все один ответ: я-де против тебя ничего не имею, только каждый должен о своих детях думать. Если мне о них не позаботиться, то кто ж тогда это сделает, уж не Сати ли? Подался неудачник тогда в Тигрит заработать денег и сгинул там: где он, теперь никто не знает. И хоть Сати особой любовью у сельчан не пользовался, но был он человеком незлым, тихим даже, да и трое детей у него осталось, один другого меньше, жалели их все. Вот Орта и невзлюбили пуще прежнего.
Таков был Орт, зажиточный хозяин, и чего хотел он, о чем мечтал, никто не знал. Быть может, хотел стать знатным землевладельцем, старейшиной Кобы, а потом… Кто знает? Кто знает, о каком будущем для своих сыновей мечталось ему? Но им он тоже спуску не давал, с малых лет приучая к хозяйству. И сыновья не подводили, с каждым днем Орт-младший, и Кесс, и даже маленький Кийт все больше радовали его, а вот Леки, первенец, стал для него главной бедой, главным разочарованьем.
Орт с малых лет заставлял сыновей работать вместе с наемными работниками, чтобы смолоду к работе привыкали, чтоб узнали все о том, как овощи выращивать, пеллит да аскин. Потом, когда Леки уже минул первый цикл, двенадцать полновесных годков, а Орту-младшему до одиннадцати недолго оставалось, отец отвел каждому свою делянку, указал, что посадить и сколько, и время от времени проверял, как идут дела. Скоро он приметил, что у Леки пеллит растет выше, чем у брата, и колос полнее, и текиффы просто расчудесные, золотистые, пузатые, медовые, и комматы все как на подбор. «Знатный хозяин будет», – с довольством думал Орт. И перестал забивать себе голову тем, что Леки работает меньше, чем брат, что может долго простоять в непонятном оцепенении, то ли птиц наблюдая, то ли козявок в траве высматривая. Не знал Орт и о том, что Леки говорит с растениями, видит во сне Белую Птицу и то и дело бегает в лес, вплотную подступающий к угодьям Орта.
Леки очень рано понял, что нигде ему не бывает так хорошо, как в лесу. Вступая под его влажные сумрачные своды, он знал: лес принимает его, ведет по тропинкам, что не известны больше никому. И шелест листьев над головой всегда был приятен уху, как для иного музыка. Он набрел на огромное старое дерево тави возле опушки, гораздо старше того, что красовалось у дома Орта. Леки любил подолгу просиживать под ним, любил семью атаев, что поселилась в его огромном дупле, особенно того, самого пушистого, с темным ухом, которого он назвал Тавики. Проворный зверек спускался к нему и играл, протягивая вниз свой пушистый хвост и стремительно взбегая вверх по стволу, когда Леки почти уже удавалось его ухватить.
Леки никогда не боялся здешнего леса. Ведь возле Кобы все исхожено вдоль и поперек дровосеками и охотниками. Но вот дальше: Айсинский лес был велик, изобиловал дичью, но пользовался дурной славой. Сколько молодых и самонадеянных не вернулось оттуда – не перечесть. А старые охотники рассказывали страшные байки да поучали молодых, куда в Айсинском лесу не стоит даже и соваться. И много лет спустя, хоть Леки давно уже не был ребенком и не уступал лучшим охотникам в стрельбе из лука, он не отваживался забредать в иные места. Словно отталкивало его что-то: вроде воздух становился плотнее, звуки глуше, шелест листьев так и лез в уши. Лес предупреждал, а Леки привык его слушать. Да и Виверра, помнится, напутствовала: «Слушай себя, мой мальчик, верь себе. Чудесен твой дар, не растеряй понапрасну».
