Я обернулся – Сарт кивнул мне из-за колонны в дальнем углу, лукаво собрав морщинки возле хитрых глаз, но я заметил, что руки Учителя дрожат. И страх ушел. Я сделаю это. Я и мой лей. Мы сделаем все, что возможно. И еще чуть-чуть.
Как странно – в эту минуту я почти не думал о Клейрис… простить себе не могу…
Свечи ярко вспыхнули, с потолка посыпались благоухающие лепестки лоренны, главная жрица запела гимн во славу Сиаллы-Несущей Счастье, – и праздник начался.
Я плохо помнил, что было дальше. Я видел красные, потные лица солдат, их безумные, алчущие глаза, устремленные на танцующих жриц Сиаллы; из общего гомона прорывались отдельные, пахнущие перегаром реплики… И тогда я ступил на ковер из цветов и вновь доверился своим пальцам, и музыка, звучавшая во мне, перетекла в дрожащие от предчувствия струны лея, и дальше, дальше…
Я видел, как звериный блеск в глазах солдат постепенно сменяется огнем искреннего восхищения, и руки, привыкшие к мечу и копью, тянутся к обнаженным жрицам уже не с грубой похотью, а с мольбой о снисхождении; как хмельные морды становятся человеческими лицами, и нестройные, осипшие голоса присоединяются к голосу главной жрицы, вознося хвалу…
И когда в центре освещенного круга возникла Клейрис – на мгновенье все, даже я, застыли в потрясенной немоте! Спустя секунду я вновь заиграл, и так я играл в первый и последний раз в своей раздерганной, промозглой жизни!… Тело Клейрис покорно окунулось в поток звуков и поплыло в их струях; оно словно менялось вместе с музыкой – и девушка то выгибалась сладострастной кошкой, то гордым лебедем плыла по цветочной воде, то застывала безмолвным изваяньем, то превращалась в неистовое, сжигающее пламя – и из пламени рождалась Богиня, сама Сиалла-Лучница, рассыпающая цветы и угрожающая стрелами своего чудесного лука; а когда она, наконец, выстрелила – сотни сияющих лучей пронзили сердца сидящих в зале, и стон восторга отразился от древних стен, а жрицы и вместе с ними девушки окрестных деревень, решившиеся развязать свой пояс в честь Богини – все они скользнули в ждущие объятия, и больше не было пьяной солдатни и голых тел, а было великое таинство единения и потаенное, известное только двоим…
А я все играл и не видел крови на сбитых пальцах… играл и не видел, играл и…
…Ночь. Мать-Ночь Ахайри стоит за окном, подрагивая светляками звезд, отголоски Празднества бродят во мне терпким, клокочущим хмелем, и горячее тело Лайны-Предстоящей рядом…
– Ты молодец, Сарт…
Я лежу в смятых простынях, вольно закинув руки за голову. Я молчу. Я и сам знаю, что я – молодец.
– Ты хорошо поработал, Сарт…
Я молчу. Я не просто хорошо – я прекрасно поработал. Праздник удался как нельзя лучше, у Варны-Предстоящей есть два отличных Мифотворца… Я не хочу думать, что теперь их – нас! – ждет изменчивый Дом-на-Перекрестке; не хочу думать о том, что будет завтра; не хочу думать о слепом Эйнаре, о теле, зарытом на заднем дворе, о своих догадках – о многом, об очень многом я совершенно не хочу думать…
Я хочу думать о любви, лежащей в основе большинства мифов, о Грольне и Клейрис, о пальцах, касающихся струн, и о ногах, переступающих по усыпанному цветами полу; о Сиалле-Лучнице и ее сияющих стрелах…
– Скажи мне, Сарт, что ты создал сегодня?
Ночь. Темная Мать улыбается и дышит в окно прохладой.
– Я создал миф, Лайна… Я создал целый венок легенд: легенду о солдатах, которых Сиалла свела с ума и привела в свой храм вопреки воле их командиров; легенду о пьяной солдатне, протрезвевшей и преобразившейся перед таинством Богини, и взамен получившей иное, неземное опьянение… Легенду о появлении в Фольнарке самой Сиаллы-Страстной в сопровождении небесных музыкантов… и, наконец, легенду о тех командирах, которые запретили своим воинам идти на праздник и были наказаны за святотатство – в столице уже наверняка судачат о четырех офицерах, утративших мужскую силу в самый разгар празднества… Достаточно?
– Достаточно! – смеется в темноте Лайна, и мне кажется, что звездный хрусталь ночи тихонько позванивает в бархатной бесконечности…
– Ты знаешь, Лайна, – задумчиво шепчу я, и темнота затихает, вслушиваясь, – пожалуй, и мне хотелось бы уважить Сиаллу-Страстную и заняться тем, чем и положено заниматься в эту ночь.
– Тогда, о хитроумный Сарт, мне придется к тебе присоединиться – не заниматься же тебе этим в одиночестве? – и ночь снова заливается смехом, но на этот раз таким пьянящим и зовущим…
…Через некоторое время, расслабленно раскинувшись на постели, я услышал, как Лайна прошептала:
– Воистину, благословение Сиаллы снизошло на тебя! Раньше я не замечала за тобой такого усердия…
– Понятное дело, – бормочу я сквозь сон, – еще как снизошло… ведь я пил это вино вместе со всеми…
ВОЗЛЕСЛОВИЕ. ЭЙНАР БИЧ БОЖИЙ
…Он проснулся от какого-то смутного предчувствия.
Одна из жриц Сиаллы добровольно вызвалась ублажать убогого – и, похоже, не прогадала, покинув его ложе только перед рассветом в полном изнеможении; но, тем не менее, спал он чутко и мгновенно сел на кровати, еще не понимая причины внезапного пробуждения.
Темнота окружала его. Он все никак не мог привыкнуть к ней, она давила, морочила; в ней ворочались чужие, неуютные шорохи, запахи…
Плохая темнота… лживая, как вечность…
Он встал, расплескав окружающий мрак, и подошел к двери. Открыл ее, постоял на пороге, вслушиваясь в неизвестное, тяжело поворачивая всклокоченную голову – и присел на корточки, обернувшись к проему спиной и нашаривая в углу тюк со своей звенящей поклажей.
– Тихо! – прошипел у него над ухом знакомый голос, и умелые пальцы захлестули горло слепого шелковым шнурком. – Молчи, калека!…
Коридор ожил тихими, вкрадчивыми шагами множества людей; вот они ближе, вот они совсем рядом, у двери в соседнюю комнату, и уже слышен тихий скрип железа, вставляемого в замок…
Эйнар медленно прижал подбородок к груди и выпрямился.
– Это ты, Ратан? – спокойно спросил отставной Мифотворец, не выпуская свой тюк. – Можешь не отвечать… Тебя хватка выдает. Ну что ж, держи крепче…
Тело слепого словно стало распухать, заполняя собой всю широкую рубаху, ворот затрещал от напора шейных мышц, и свободно свисавший пояс натянулся, плотно обхватив раздавшуюся талию.
Сзади послышались сдавленные проклятия, пальцы Ратана тщетно пытались удержать концы удавки, колено уперлось в затвердевшую спину Эйнара – и сокрушительный удар обрушился на многострадальную голову слепца, опрокидывая его в безмолвие…
Он не слышал нетерпеливых возгласов в коридоре. Два удара слились для него в один – первый, ввергнувший его в бессмысленную незрячесть, и второй, сегодняшний, вычеркивающий все время, что прошло между ними, и возвративший Эйнара Безумного в горнило той битвы, откуда его с трудом вынесли взмыленные кони…
