Я пялюсь на него и говорю:
— А, ты из Фирузы! Помню, как же! У тебя была гангрена.
— Нет! Не из Фирузы! Там ты вылечил слепого! А ещё хромого! Ещё заику, прокажённого и умалишённого!
— А, вспомнил! Ты из Каабы! Тебе акула отъела ногу. А твоему брату откусила голову. Вот я и пришил тебе его конечность!
Короче, так мы разыграли тот спектакль. Вокруг толпились люди и спрашивали: кто он? И сами отвечали: великий Авиценна!
А я купил хурму и пошёл. Иду, а мне опять навстречу пациенты:
— О, Авиценна! Ты вылечил мне сына от падучей!
— О, Авиценна, ты мне вырезал аппендицит!
— О, Авиценна, ты вылечил мне прыщ на попе!
— Ну точно он! — вскричал разбойник.
— Пошёл ты вон, дурак!
Короче, не успел доесть хурму, как меня под руку берёт такой солидный дядя и начал шептать на оба уха. Типа, предлагает мне помещение под врачебный кабинет, все инструменты и барыши напополам.
Я говорю:
— Нет, извините. Я устал от практики, мне хочется покою.
Короче, он уговорил меня. Устроил всё по высшему разряду. Повесил вывеску: великий Авиценна из Медины. Наставил колб, понакидал трактатов по углам, пыточные инструменты повесил на стене, обезьянья лапа в серебре, скорпионы в банке, фарфоровая ступа, стамеска, долото, ножовка. Под потолком сушёный крокодил. Среди этого сижу я, делаю вид, будто бы читать умею. Карябаю в папирусе пером. Умный весь такой.
Сначала я им всем прописывал простые средства. Идёт ко мне с нарывом человек. Я говорю: прикладывайте подорожник. Он потом идёт с гангреной. Я говорю: прикладывайте подорожник. Потом его несут на ампутацию. Я говорю: прикладывайте подорожник к культе. Его хоронят, я говорю: приложите подорожник.
Потом мой спонсор мне и говорит:
— Послушай, Авиценна, лечишь ты прекрасно, народ доволен, очередь не иссякает. Одна проблема: больно мало ты берёшь.
Я говорю:
— Чего же брать за подорожник?
— К иблисам подорожник. Прописывай толчёный изумруд.
Пришла ко мне старуха с вывихнутым пальцем.
Я говорю: — Прикладывай толчёный изумруд.
Потом пришёл с нарывом в ухе уличный торговец.
Я спрашиваю:
— Есть толчёный изумруд с собой? А нетолчёный? Тогда какого иблиса припёрся?
Через некоторое время рейтинг мой поднялся. Беднота ходить за мною перестала. И я маленько отдохнул от такой работы.
Мой благодетель мне и говорит:
— Богатым пациентам изумруды некогда толочь. Пускай приносят, я сам натолку. Только тогда твоя доля уменьшается на двадцать пять процентов.
Так и порешили. Кто приходит, я прописываю им толчёный изумруд. Они его приносят. Благодетель мой его толчёт. Все довольны. Работы — ноль. Знай только, прописывай всем изумруд толчёный.
Так надоело мне целый день сидеть под крокодилом. Затосковал я по свободной жизни. Хочется пойти, напиться. Мне благодетель говорит: иди, милок, развейся. Я за тебя тут посижу. Возьму недорого, пятнадцати процентов хватит.
Я сначала стеснялся пить в таверне. Скажут: Авиценна, а пьёт, как мастеровой! Придумал одеваться в старый плащ и говорил, что я — переодетый Гарун-аль-Рашид. Чалму снимал, халат попроще. Тюбетейку надевал. В Багдаде стали верить, что ходит калиф по городу и смотрит, как люди в нём живут. Кое-кто перепугался, стал вести себя приличней. Рабам свободу дали, угнетённые выпрямили спины. Зло попряталось, добро восторжествовало. Призрак великого калифа шлялся по Багдаду.
Я этого всего не знал. Ходил в таверну по ночам, лопал с забулдыгами сакэ. Потом и вовсе обнаглел, стал днём ходить. Однажды морду мне набили. То ли за бабу, то ли за карточный обман. Не помню. Я пошёл искать врача. Морда-то болит. Спросил у прохожего, где врач. Он мне показал.
Вхожу, вижу: сидит мужик в чалме. Халат богатый, а я в простом плаще. Он мне говорит:
— Пошёл вон, тут только для богатого клиента.
Я достаю дидрахму и говорю:
— А это ты видал?
Он говорит:
— Садись, чего болит? У меня одно лекарство: толчёный изумруд. Меньше двух карат не принимаю.
Я говорю: — ты кто?
Он мне: — Я Авиценна.
Я понял, что допился до белого иблиса.
Он мне: — А ты кто?
— А я Гарун-аль-Рашид.
И вышел вон.
Утром проспался и кинулся к себе в клинику. Хотел рассказать благодетелю, что за блажь со мной нынче приключилась. Прибежал, а там вывеску снимают. Я завертелся: что случилось? Мне говорят: Авиценна ваш обманщик. Полгорода накрячил с этим толчёным изумрудом. Подменял его простым бутылочным стеклом. У пациентов началась гангрена.
— Это ты, скотина, был, — мрачно сказал разбойник. Ему треснули по харе, он заглох.
Меня хвать под микитки. Я говорю: — Я не Авиценна. У того халат другой и чалма, а у меня лишь тюбетейка.
Они смотрят: я и правда на себя сам не похож. Морда ящиком. Какая там к иблисам Авиценна! Короче, накрылась медицинская практика корытом.
Я пошёл в таверну — там в долг не кормят. Сел на базаре подаяние просить — дервиши побили. Сбережения мои остались у благодетеля моего, а я даже имени его не знаю. Пить нечего, жрать нечего, спать негде. Мальчишки тюбетеечку украли. Пошёл на речку, думал утопиться. Мне говорят: нельзя, частные владения. Пошёл к воротам, хотел повеситься на столбе. Мне говорят: нельзя, сначала пусть кади осудит.
Прихожу к кади и спрашиваю:
— Повесить человека сколько стоит?
— Две дидрахмы. Кого повесить?
— Меня.
— Тогда четыре.
Я осатанел. Иблис меня обуял. Говорю:
— Всё багдадское чиновничество коррумпировано снизу доверху, на всех уровнях. Размеры взяточничества достигли катастрофических масштабов. Законы лоббируются прямо в диване. Исполнительская власть в состоянии стагнации. Халифат на грани экономического кризиса. Социальные наказы не исполняются. Народ страдает, а вы обогащаетесь. Придёт и на вас горящая головня.
Он побледнел и говорит:
— Ты кто?
— Я Гарун-аль-Рашид! — крикнул я в отчаянии и схватил ножик для разрезания бумаги. Хотел убиться.
Кади рухнул на колени и говорит:
— Прости меня, великий калиф. Не казни, у меня детки малые.
И суёт мне деньги. Я говорю:
— Взятку даёшь, паскуда? Думаешь, не возьму? А я возьму. Пойду и отдам бедным!
Пошёл и пропил.
Так и пошло у меня. Являюсь я к очередному негодяю в своём знаменитом на весь Багдад плаще и говорю:
— Ты коррумпирован, мерзавец. Пора экспроприировать награбленное. Крестьянам — землю. Рабочим — заводы. Рабам — волю. Мне — десять дидрахм на опохмелку.
Потом я обнаглел. Заходил в такие хаты, что — ой-ёй! Со мной свора пьяниц.
