- Родион, выйди пожалуйста из кабинета и больше не возвращайся.
- Сегодня или вообще?
- Я еще не решила, тебе позвонят.
- Хорошо, - он встал из-за стола, подошел к двери, посмотрел на запуганных коллег и бросил им, - Удачи!
Как только дверь за его спиной закрылась, Софья Илларионовна, сменив дьявольский рев на ангельское чириканье снова вспомнила о семейных узах компании, тем более, что скандалы, по ее мнению, это показатель крепкой и дружной семьи, и конечно, они в этом правиле не исключение. Увидев посветлевшую начальницу менеджеры и курьеры по-идиотски заулыбались, и на перебой принялись поддакивать и поддерживать Софью Илларионовну.
Родион вышел из "льдины", немного постоял в нерешительности у входа, выбирая дальнейший маршрут, затем направился к остановке. В ожидании тридцать седьмого автобуса он вдруг заметил, что мозг отчистился от скрупулёзного обмусоливания любых тем связанных со свечным деревом и поездкой к Марушке. Озарение пришло внезапно и незаметно, он просто понял: не имеет смысла дважды, в мыслях и реальности, переживать одни и те же события, которые итак рано или поздно случатся, по желанию или без него. Есть в нашей жизни эпизоды, которые неизбежны их просто нужно пережить или дождаться, время в любом случае приведет тебя туда, где ты должен быть, хочешь ты того или нет. Родион сел в автобус и поехал в кофейню "смешных" людей.
Он вышел на предпоследней остановке, перешел на другую сторону дороги, свернул на узкую улочку и спустился по длинной лестнице в низину, где стояло здание из красного кирпича с высокими прямоугольными окнами. Над белой состаренной дверью на бронзовой цепи висела большая табличка с надписью: "Кофейня Пралине". Родион переступил порог заведения, над головой раздался бойкий звон колокольчика. Первыми посетителя встретили аппетитные ароматы бодрящего кофе, соблазнительного шоколада и свежей выпечки. Он прошел к барной стойке, занял крайний четвертый табурет.
- Добрый день! Кофе, пожалуйста, без сахара и сливок... и один шоколадный кекс, - молодой человек сделал заказ и посмотрел по сторонам.
У трех окон, в нише, стояли столики на двоих с мягкими креслами. Эти места, скрытые в стене у подоконников Родион считал самыми уютными, и никогда не видел свободными, там всегда кто-то сидел, как сейчас. Справа вдоль кирпичной кладки разместился мягкий уголок с кофейным столиком. Сочетание шоколадных и голубых оттенков в полосатой расцветке дивана и кресел выглядело очень заманчиво, хотелось плюхнуться в обнимку с коричневой или голубой подушечкой. Но сейчас мебельное трио занимала компания молодых людей. На противоположной стороне разместилась небольшая сцена, обозначенная невысоким подиумом, микрофоном на стойке, одной колонкой и аппаратурой. По вечерам на ней выступали музыканты и поэты, с нее обсуждалось любое искусство. Каждый посетитель мог подойти к микрофону и озвучить свою точку зрения на разбираемую книгу или фильм, порой дискуссии доходили до страшного. На входе в "Пралине" стояла грифельная доска, обычно такие в общепитах использовали для оповещения посетителей о новых акциях и изменениях в меню. Здесь на ней цветными мелками писали какие книги и фильмы будут обсуждаться в ближайшие вечера. По центру зала расположились еще три столика с деревянными креслами и за каждым сидели завсегдатаи кофейни. Даже за барной стойкой, где приютился Родион три из четырех табуретов держали увесистые и не очень попы посетителей. В этом заведении мест не было с раннего утра и до позднего вечера. Секрет заключался в грамотном позиционировании, все горожане знали, что здесь собираются одаренные творческие личности, интеллектуалы и эстеты, поэтому любой, кто заходил в "Пралине" на чашечку кофе, автоматически причислял себя к касте уникумов. Со временем подражатели вытеснили из кофейни всех неординарных персонажей. Они так старались казаться незаурядными и экстравагантными, так усердно и величаво несли свою индивидуальность миру, что раздражали нелепым позерством и веселили глупым высокомерием.
Родион любил наблюдать за мнящими себя творческой и интеллектуальной элитой людьми, они всегда поднимали настроение жеманными манерами и голосами, окрашенными в кричащие тона снобизма.
В паре метрах от молодого человека за столиком рядом со сценой сидело трое "экстраординарных" посетителей - два парня с девушкой.
- Я уже видела этот фильм. Работа режиссера очень слабая, - со знанием дела заявила барышня в пышной юбке и майке с мультяшным героем, энергично болтая ногой в черно-белом кеде.
- Ты правда так думаешь? - спросил толстяк в обтягивающих леопардовых штанах с заправленной желтой рубашкой и леопардовой бабочкой, на голове у него сидела тоненькая вязаная шапочка.
- А что? - засомневалась она.
- Просто вчера я читал Кристовского... так вот, он пишет, что это одна из лучших картин Воржишека. Режиссёр не только красочно обозначил социальные язвы, но и вскрыл их, не побоявшись, выпустить гной современного общества на большие экраны.
Девушка после реплики друга замялась, а потом немного подумав, добавила.
- Ты знаешь, наверно Кристовский прав, надо мне еще раз посмотреть этот фильм, - сбивчиво сказала она и быстро перевела тему обратившись к третьему члену компании, который, то и дело одной рукой теребил очки, всматриваясь в телефон, а другой водил пальцем по экрану. - Костя, какие новости?
- В эти выходные здесь будут выступать саксофонисты, - не поднимая головы ответил худой парень в джинсовых шортах и клетчатой рубашке с коротким рукавом, на ногах у него были зеленые носки с подтяжками и желтые туфли. - Пойдем? - обречено спросил Костя.
- Конечно, - почти хором ответили друзья, но в голосе слышалась не радость предстоящего события, а необходимая программа, чтобы подтвердить статус человека влюбленного, а самое главное понимающего искусство не для всех.
Остальная часть посетителей ничем не отличалась от троицы; одинаковая одежда, одинаковые разговоры, одинаковые выражения лиц, одинаковая интонация в голосе, зато каждый из них чувствовал себя исключительным, не таким как все, особенно в сравнении с теми неотесанными простаками за окном, что одевались, как серая масса и совсем не интересовались авторским кино, интеллектуальной литературой, выставками современного искусства и концертами непопулярной музыки.
Лишь один человек в "Пралине", помимо Родиона, смотрелся здесь хуже, чем белая ворона и вызывал пренебрежительные взгляды присутствующих. На другом конце барной стойки сидел мужчина лет сорока пяти в поношенном сером плаще с короткой стрижкой и чисто выбритым лицом. Казалось он вообще ничего не видит кроме своей кофейной чашки. Их взгляды встретились случайно в тот момент, когда бармен наливал Родиону кофе, мужчина обратился с просьбой еще раз наполнить его чашку. Короткая переглядка обожгла парня пламенем истинного творчества, оно полыхало в глазах незнакомца, как Москва в 1812 или как Лондон в 1666, то самое пламя, что заставляет творить, создавать и потрясать мир, то самое, что несет извне редкие шедевры, наполняя материальный мир красотой.
