— Уф, наконец-то, — повитуха ловко перехватила новорожденного, не дав покатиться дальше, увернула в тряпку и, не перерезая пуповины, уместила матери на колени. — Сейчас я вас, как вы есть, укрою. Ты как, разрывы в себе чувствуешь? Совсем небольшие вроде, не думаю, чтобы пришлось особо зашивать. Так два-три крошечных стежка.
— Поглядеть дай, — с трудом промолвила Галина.
— Да хороший парень, всё при нём, — ответила мейсти. — Только вот как увидишь — испугаешься. Девчонок-то тебе обмытых показывали и в тугих пелёнках. Ты пока спи, ему и поверх тебя хорошо.
— Болит что-то, — проговорила родильница, уже задрёмывая. — Внутри, так с девчонками не было.
— Раньше, с девчонками-то, молодая была, а сейчас тебе сколько? Тридцать четыре исполнилось или побольше?
«А ведь раньше-то сначала дитя отделяли и только потом его место рождалось, — подумала. — Что-то медлим мы с этим. А почему? Я, во-первых, боюсь, что задержится в ней лишнее мясо и начнёт гнить. А во-вторых — что неверно оторвётся и она кровью истечёт, это самое страшное кровотечение, потому что хоть медленное и по капле, но неустанное. И пастушья торба у меня с прошлого года, и крапива… Слабенькие. Сейчас-то все трое живы: и мать, и сын, и плацента. Или рискнуть?»
— Ну вот, теперь у меня не одно тело зарозовелось, а и лицо, — вздохнул, наконец, Барбе. — Дерзай, что ли.
Одеяло сдёрнули, кажется, вместе с кожей.
— Руками за бортик держись — теперь они свободны от растяжки. Ори вволю, до сей поры ты, можно сказать, помалкивал. Упирайся ногами в ступень. Отдавай дереву свои беды.
И снова прилила, с головой окатила боль. Вместе с жизнью. Качели. Весы. Песочные часы. Я-Гали. Гали-я.
— Одгар, всё…отошёл… послед…
— Да уж последнего хлёста делать не стану, — ворчал Одгар, расстёгивая, отбрасывая ремень и стаскивая недвижное тело вниз. — Только ты, ради всего Езу, не отходи. Кто ж его знал, что не одни узлы — и застёжки при той ворожбе не полагаются. И про саму ворожбу поди догадайся. Порка-то была самая ерундовая, а вон как круто обернулось в последней трети.
— Рот…криком порвал…
— Это пустое, серебряные скобочки наденем. Останутся разве что морщины, как от смеха.
— Тогда… в порядке…
— И благо, что мужским волосом не оброс, меньше отравы в кровь попадёт, да и какая там кровь — выпот один. Уж тут я справился.
Наконец она рискнула. Приготовила нитки. Осторожно приподняла тёплое покрывало на животе родильницы. Пережала пуповину в двух местах ополоснутыми в вине пинцетами, взяла специальные ножницы, тоже вытерла.
— Это ведь нечувствительно, — успокоила сама себя. — Там нет никаких нервов.
И одним взмахом перехватила жилистый каналец пополам. Немедленно засочилась кровь, но Леора была наготове: перевязала обрубки в обоих местах, подхватила ребёнка и переложила под бок матери — так ловко, что тот лишь засопел.
И начала бережно массировать живот Галины.
— Больно! Ай, больно! — вскрикнула та. Проснулась.
И нечто с плеском выпало из неё наземь.
Потолок плывёт, стены раскачиваются, чуть притухшие факелы сливаются в одну линию.
— Ты его и в самом деле прибил, Оди.
— То не битьё. Это я боялся до него лишний раз дотронуться — сердце ему успокоить. Уж больно собой хорош. Но ничего, приведём в чувство. Женщинам куда хуже приходится — и ничего, рожают и дальше живут.
— Говорят в Рутене, что если тот, кого мучили, привязывается к своему истязателю, то это ненормально — даже название придумали. Синдром чего-то там. Вот тебе, госпожа Леора, классический случай — мой собственный. Этот упырь лихой всю меня как пестом в ступе смял и в муку истолок, высасывает за раз всё молоко из обеих грудей и ещё добавки просит — а ведь люблю паршивца!
И бережно поцеловала дитя в гладкий лобик.
— Волосики тёмные, это я вижу, — озабоченно проговорила Орихалхо, — как и полагается. Дозрел, выходит. А вот глаза какого цвета?
— Голубенькие, как у всех сроком до месяца, — с важностью проговорил Рауди. — Какие тебе ещё нужны?
— Синие, — ответила Орри. — И чтоб никаких иных.
— Полно препираться, — добродушно прервала их мейсти. — Подумайте лучше, как назвать сынка.
— А чего тут думать? — ответил Рауди. — Решено уже и подписано. Бран. В точности как деда. И чтоб никаких мне больше проказ!
Решено было пока не показывать высшее орденское начальство массам и тем более не отсылать в госпиталь: мейстеры, когда настаёт время, — лекари иным не чета.
На досуге Одгар пояснил своему генералу, как он выразился, физику и механику всего дела:
— Штука в том, чтобы отлучить боль от её видимой глазам причины. Ничего хуже синяков и красных пятнышек под кожей — а получают на полную катушку. Всего: и победы над собой, и мук, и воздаяния. Этот… гумор радости. Слыхали, конечно.
— Угу. Эндор…фины, — Барбе кивнул со своего лежачего места. Скобки ему, натурально, поставили, и ораторствовать было слегка проблематично.
— А вот иная сторона монеты куда менее приятна, — продолжал экзекутор. — Это если никак нельзя, чтобы пациент проговорился. Делается в тайне и наперекор дознавателям. Суставы хрустят, кровищи уйма, общая картинка — хоть святых выноси, а мук, считай, никаких. Это во время допроса, потом-то, наедине, возвращается сторицей. Но можно как ни на то уладить тем же опием. Или обе сонных жилы придавить.
— Надо учесть, — Барбе кивнул.
— Да не прежние времена, чай. Всё перед вашей экселенцей будет как на ладони. Потому сейчас и распространяюсь. Да что там — нарочно вы к нам засланы, чтобы по себе узнали наши способности. Перед орденской мейсти тоже всё было открыто — ну, дело не женское, мы понимаем.
Все трое знали, что госпожа Леора отлучилась на неизвестное время и вообще намерена сменить ориентацию — вплотную заняться родовспоможением. Занятие, по её словам, куда более грязное, чем все экзекуторские, и надобно привести его в какое-никакое чувство.
А ещё Барбе принесли некое «голубиное» сообщение сугубо приватного толка, которым он от широты душевной поделился с обоими палачами. Зная, что дальше них не уйдёт.
— Ха, — прокомментировал Крис. — Значит, обеим дочерям моей давней знакомицы приискали завидных женихов и уже дошло дело до консуммации? Их братец, пожалуй, ненамного опередит рождением своих племянников?
— Только пока тс-с, — Барбе улыбнулся одними глазами за неимением рта.
— Пока? Принимаем. Тайному ещё не время становиться явным, — Одгар словно процитировал кого-то из прежних собеседников. — Но надо же! Целомудренный куда более иных прочих монах, содомит — простите, мессер — приплёл себя к высшим когортам власти.
