перед ним, стягивая свою мантию. Он стащил ее через голову, через мгновение, обнажив пухлое волосатое тело, одетое в бриджи и подтяжки, которые были жесткими и блестящими от возраста и грязи.
— Он не слишком чистый, миледи, — нерешительно сказал он, — и, вероятно, будет висеть на вас свободно как палатка, но... возьмите его от чистого сердца.
Длинная, тонкая белая рука взяла его, и наградой была улыбка.
— Каладастер? Ты был совсем мальчишкой, когда я... О, боги, неужели это было так давно?
Каладастер сглотнул, покраснел и облизнул губы, которые внезапно показались очень сухими.
— Что с вами случилось, леди Шари?
— Я умерла, — просто ответила она, и в комнате воцарилась полная тишина. Затем волшебница накинула предложенное одеяние и улыбнулась мужчине, который подарил его ей. — Но я вернулась. Мистра указала мне путь.
В толпе послышался ропот. Шариндала взяла ладонь Каладастера в одну руку, а его кружку в другую. Ее прикосновение было прохладным, мягким и вполне нормальным. Она мягко сказала:
— Пойдем, прогуляйся со мной. Нам о многом нужно поговорить.
Когда они вместе направились к двери, полу-скелетная волшебница остановилась перед магом с Побережья и добавила:
— Кстати, сэр: все, что было сказано об Азуте здесь этим вечером, правда. Верите вы в это или нет.
Они вышли за дверь в такой глубокой тишине, что людям приходилось хватать ртом воздух, когда они снова вспоминали, что нужно дышать.
* * * * *
Казалось, он снова потерял сапоги и шел босиком по лунному свету где-то в Фаэруне, где все еще должно было царить послеполуденное солнце. Мгновение назад он разговаривал с тремя магами в лесу, начали доставать сыр к вину — и теперь он был здесь, лишь мельком увидев их испуганные лица при виде того, как он исчезает.
Так где же именно это здесь?
— Мистра? — с надеждой спросил он вслух. Лунный свет поднялся вокруг него в серебряное пламя, которое не горело, а вместо этого посылало через него трепет силы, и это пламя сформировалось в руки, которые обняли его. — Моя леди, — выдохнул Эльминстер, почувствовав мягкое прикосновение знакомого тела к своему — снова исчезла его одежда; как она это сделала? — и покалывающее прикосновение ее губ. Он жадно поцеловал ее в ответ, и серебряный огонь пронесся по нему, когда их тела задрожали в унисон. Он попытался погладить мягкое, колеблющееся пламя — только для того, чтобы обнаружить, что ничего не держит и снова стоит во тьме, а Мистра оказалась неподалеку в виде столба серебряного огня.
— Мистра? — спросил ее Эл, позволив голосу выдать немного одиночества, которое он чувствовал.
— Пожалуйста, — умоляюще прошептала богиня, — Мне так же тяжело, как и тебе... Я не должна задерживаться. А ты искушаешь меня, Эльминстер... ты так искушаешь меня.
Серебряное пламя закружилось, и голодный рот сомкнулся на Эле на одно долгое, прекрасное мгновение. Пламя сокрушило и пронзило его, превратившись в великолепие, которое заставило его плакать, стонать и корчиться одновременно.
— Эльминстер, — сказал ему этот музыкальный голос, пока он парил в туманном блаженстве, — я отправляю тебя сейчас в башню Серебряной Руки, чтобы взрастить трех Избранных.
— Взрастить? — испуганно спросил Эл. Его блаженство сменилось тревогой. Казалось, сквозь интонации богини пробивался смех, когда она сказала: — Ты найдешь трех маленьких девочек, ожидающих в башне, одиноких и неуверенных. Будь для них добрым дядей и наставником. Корми их, одевай и учи, как быть и кем быть.
Эльминстер сглотнул, наблюдая, как Мистра снова превращается в далекую звезду.
— Тебе запрещено контролировать их разум или принуждать, кроме самых исключительных обстоятельств, —добавила она. — Когда они станут старше, позволь им продвигаться вперед, строить свою собственную жизнь. Тогда твоя задача будет состоять в том, чтобы тайно наблюдать за ними, время от времени приезжать и помогать, чтобы обеспечить их выживание, но не направлять их, если они не обратятся за твоим советом... и мы оба знаем, как часто своевольные Избранные обращаются за советом к другим, не так ли?
— Мистра! — в отчаянии воскликнул Эл, протягивая к ней руки.
— О, клянусь Плетением, не усложняй, — пробормотала Мистра, и поцелуй и ласка, которые воспламенили его, затем закружили и унесли прочь.
Возможно, величайшая услуга, которую Эльминстер когда-либо оказывал Фаэруну — это быть отцом и матерью дочерям Мистры. Удерживать почти всю магию Мистры и кончиками пальцев не давать развалиться Торилу в период Смутного Времени — это было легко.Воспитывать маленьких девочек с острым умом, большой энергией, завораживающей красотой и могучей магической силой, и делать это хорошо — вот что трудно.
Антарн Мудрец
из Великой Истории Могущественных Архимагов Фаэруна,
опубликованной примерно в Год Посоха
Башня Серебряной Руки, как он обнаружил, очутившись немного в стороне от нее и моргая на солнце, была расколотым каркасом, немногим больше, чем домик, пристроенный к пустому кольцу зубчатых стен и выпотрошенному обрубку крепости. Густые леса окружали её, укрывали и терпеливо подавляли, вырубленные только в овальном огороде. Маленькое грязное личико с сомнением посмотрело на Эльминстера из сердца зелени и исчезло, как только он улыбнулся, оставив после себя только танцующие листья. Эльминстер вгляделся в огород, не заметит ли он где-нибудь маленькое тельце, убегающее прочь. Он не заметил, пожал плечами и вскоре побрел к коттеджу, соломенная крыша которого была усыпана яркими цветами и вьющимися травами.
— Амбара? — мягко позвал он, приближаясь. — Этена?
Дверь, казалось, крепко заклинило — она была без защелки, но отказывалась открываться. Он толкнул ее коленом, помня о том, что за ней могут прятаться маленькие тельца, и услышал слабый протестующий треск раскалывающегося дерева. Она была плотно приколочена к земляному полу. У кого-то под рукой был молоток, булава или топор.
— Амбара? — спросил он тьму внутри. — Этена? Анамануэ?
Волшебная палочка полыхнула так близко позади него, что он совершенно отчетливо услышал, как юный высокий голос пробормотал командное слово, прежде чем дождь магических снарядов обрушился на него, отбросив к двери. Его тело все еще содрогалось, когда что-то вырвало колышек и распахнуло дверь, швырнув его в полутемное нутро, и что-то еще сильно ударило его топором по голове.
