– Может, бросим его? – с сомнением протянул Корняга. – На кой он нам?
Но я уже принял решение и не собирался его менять. Карлику я задам всего один вопрос. Задам – и уеду.
– Не думаю, что ты поступаешь правильно, – ответили мне. Я сначала хотел прикрикнуть на обнаглевшего сверх всякой меры Корнягу, но тут сообразил, что голос-то звучал не его.
Распрямился я быстрее освобожденной пружины.
У камня сидел на толстом бревне, которого еще секунду назад не было, Жош. Мой приемный отец. Погибший много кругов назад при резне в Храггах.
Дыхание у меня перехватило. Тьма! Что происходит?
– Здравствуй, Моран. Я рад, что ты все еще жив.
– Кто ты?
– Тот, кого ты видишь. Анхайр Жош.
– Но ведь ты умер в Храггах!
– Не далее как несколько дней назад ты тоже умер. И что же?
Действительно – что же? Я, широко распахнув глаза, глядел на Жоша.
– Где ты был все эти круги?
– Это неважно, Моран. Я – нигде, и пребуду там вовеки, если вы с Тури сделаете все, как надо. Я умоляю тебя, не совершай ошибки.
– Ты говоришь об этом карлике?
– Не только. Но и о нем тоже.
– Но зачем мне надпись на камне? Зачем мне этот мелкий вымогатель с нечистой бородой и бегающими глазками? Я знаю, как идти в У-Наринну. Прекрасно знаю.
Жош устало прикрыл глаза, и от этой до боли знакомой картины у меня перехватило дух.
– Путь в У-Наринну лежит через каждого из нас. Каменный лес пророс в людских душах – там лишь холод и мрак. Холод, мрак и камень. Куда подевались тепло и свет? Куда подевалась доброта? Как ты можешь придти в У-Наринну, не найдя пути среди мертвого камня собственной души? В лабиринте, где ты обречен скитаться до конца дней? Неужели тебе нравятся холод, мрак и камень, Моран? Неужели тебе не хочется, чтоб внутри было светло и тепло, как в Храггах, пока их не отыскали следопыты Чистых братьев?
Слова застряли у меня в горле. Я снова почувствовал себя маленьким и глупым щенком рядом с матерым, седым и умудренным долгой жизнью вулхом.
Тьма!
– Что с тобой, Одинец? – удивленно проскрипел Корняга. – С кем ты разговариваешь?
Он что, никого не видит?
Я обернулся к нему. Пень, помахивая дубинкой, стоял совсем рядом. Жоша он действительно не видел – понять это было несложно. И карса не видела, просто равнодушно сидела поодаль и пялилась на меня, явно скучая и не в силах уразуметь – почему мы не продолжаем путь.
В тот же миг Жош вместе с бревном исчезли, а карлик снова притворился бесчувственным и зажмурился. Думал, я не замечу.
– Так-так, – я легонько пнул его. – А теперь отвечай, но только правду. Это твоя работа? Я имею в виду морок.
Наверное, что-то изменилось в моем голосе, потому что бородач ответил. Смиренно, и, похоже, правдиво.
– Моя.
– Я так и думал.
Корняга в ожидании веселья поигрывал сучком-дубинкой, готовый пустить его в ход в любой момент. Нет уж, пень, не будет тебе веселья.
– И второй вопрос, старик. Мне действительно важно знать, что именно написано на этом треклятом камне?
На этот раз карлик ненадолго задумался.
– Я все равно не умею читать эти письмена, – пробормотал он тихо.
– Так что отвечать на твой вопрос нет смысла.
Я усмехнулся. И полез в кошель.
– Держи, – я бросил в пыль под ногами не три, а целых пять монет. Потом подумал, нагнулся, поднял их, очистил от пыли и протянул старику.
– Пять монет – совсем небольшая плата за тепло и свет в собственной душе, – сказал я. – Спасибо, старик. И извини, если я тебя напугал.
Карлик шмыгнул носом, принимая монеты в коричневую ладонь, и какое-то время мне казалось, что он вот-вот бросится к своему любимому камню и исчезнет. Но он остался на месте.
– И тебе спасибо, Моран… Признаться, ты меня удивил.
Удивил! Надо же!
Умение насылать мороки, навеянные памятью того, на кого они насылаются – не редкость. Любой захудалый чародей это сможет. Даже неотесанная деревенщина, даже самоучка. И я прекрасно сознавал, что Жош был не настоящий, а такой, каким я его себе представляю. Так что, если говорить грубо и коротко, бородач-карлик меня надул, как опытный рыночный кидала купца-простофилю.
Но только я-то твердо знал: неважно, кто произнес слова истины. Важна сама истина. Так получилось, что старик сослужил мне добрую службу.
К тому же… Дать одинокому старику пяток монет, если у меня их… э-э-э… сто тридцать семь, кажется – не это ли первый лучик света в моем личном Каменном лесу?
Корняга глядел на меня, словно на умалишенного. Но благоразумно молчал.
А я заново увязал двумех, вскочил в седло, и помахал карлику на прощание ладонью.
– Бывай, старик. Еще раз спасибо.
До самого пересвета я пребывал в смутном состоянии – не то заново переживал встречу с Жошем, не то бесцельно блуждал по глухим закоулкам сознания, пытаясь понять, почему там так темно и пыльно. Карса без определенной цели шныряла вокруг, и отчего-то не охотилась, хотя могла бы. Корняга что-то почуял и притих на плече, даже не ныл, что вечером нечего будет жрать. И ладно. Не хотелось мне сейчас на него орать. И драться ни с кем не хотелось. Да и есть тоже.
Вечером, незадолго до заката, я развел костер. Свет, так свет. Хотя, это моим синим утром бывает темно, а сейчас мрак не успеет опуститься, наоборот, отступит перед сиянием сразу двух светил. Только тени обретут необычный фиолетовый оттенок.
Когда Четтан метнул из-за горизонта первые красные стрелы, я забылся, исполненный надежды, что с сегодняшнего дня в каменных потемках моей души с каждым пересветом будет прибавляться тепла и света.
Глава двадцать третья.
Четтан, день двенадцатый.
Я пришла в себя после короткого забытья и с трудом поднялась на ноги. Косые лучи утреннего Четтана освещали пологий склон, усыпанный каменным крошевом. Не успела я сделать и пары шагов к сложенной близ прогоревшего костра одежде, как острый осколок камня впился мне в подошву. Я помянула джерхов, дохромала до одежды и уселась на нее, чтобы вытащить занозу.
Маленький осколочек, окрашенный моей кровью, полетел в золу. А я осталась сидеть на кожаном свертке, не в силах подняться. Значит, именно так и чувствуют себя люди? Причем всю жизнь. Тьма, как же они живут-то вообще?
Так, видно, и живут. В смысле – хреново.
Вчерашний синий день я помнила почти весь. И непривычная память придавила меня тяжким грузом. Голова казалась разбухшей и мягкой, как вареная тыква, и мысли в ней бродили бестолковые и невнятные. Кажется, прошлым – или позапрошлым? – красным днем я задавалась вопросом, какие неприятности свалятся на мою голову вместе с полным обретением памяти. Ну, вот и ответ.
