Макс Фрай - Лабиринт Мёнина

Откровенно говоря, меня просто напугала легкость, с какой я опустился, размяк, расслабился, превратился в зануду, по-стариковски разглагольствующего о своих былых подвигах. Я не раз слышал, что солдат, публично уличенный в трусости, нередко становится самым отчаянным героем: его подстегивает страстное желание доказать миру, что он не так уж безнадежен. Нечто в таком роде произошло и со мной.

После вышеописанного взрыва эмоций, завершившегося визитом к знакомому оборотню, я проснулся совершенно разбитым. Нервы были на взводе, разум панически метался между страхом и отчаянием, на сердце покоилось несколько дюжин Греттировых подымов,[6] память услужливо подсовывала живописные картины прошлого, утраченного навсегда, а кровь стыла в жилах при воспоминании об укусе «бешеного» Сэма. Что ж, я мог поздравить себя с победой: старый добрый сэр Макс, почивший было под толстым слоем теплого душевного ила, начал оживать, со всеми вытекающими последствиями.

Душевные муки я счел симптомом выздоровления. Теперь требовалось довести дело до конца. Я встал, принял душ, оделся и навсегда покинул дом, в котором мне так уютно жилось. Обстановка здесь явно не подходила для того, чтобы как следует сойти с ума. А именно этим я и собирался заняться.

Для начала я постановил за правило: ночевать только под открытым небом. Я был совершенно уверен, что в Тихом Городе полно пустующих домов; не сомневался я и в том, что любой из них покажется мне самым уютным жилищем во Вселенной. Поэтому я принял простое и жестокое решение: с этого дня я живу на улице. Минимум комфорта. Сэр Макс, первый бездомный бродяга за всю историю существования Тихого Города. Юродивый, одержимый, безумный, грязный и отвратительный. Именно то, что требуется!

Несколько десятков глотков синих сумерек спустя (лишившись привычного образа жизни, я окончательно утратил способность хоть как-то отмерять ход времени) я выглядел так, что ни один из завсегдатаев «Салона» не смог бы меня узнать. Всклокоченные волосы, отросшая борода, грязный измятый плащ, который служил мне то простыней, то одеялом, в зависимости от того, что было нужнее. Я очень быстро осунулся: кормили-то здесь, конечно, бесплатно, однако аппетит у меня пропал; к тому же все меньше находилось владельцев кафе, готовых пустить меня в свое заведение. Когда со мной пытались заговорить, я бессвязно мычал, поскольку отлично знал, что задушевная болтовня — моя ахиллесова пята, самое слабое место. Хороший собеседник вполне мог бы уговорить меня умыться, пообедать, переодеться да еще и поселиться в пустующем домике по соседству — нет уж!

Иногда становилось совсем невмоготу. В эти черные дни безумие было сильнее меня, мрак застилал мне глаза. Полуслепой и отчаявшийся, я бродил по улицам, пугая своими хриплыми стонами привыкших к спокойному существованию прохожих. Время останавливалось, я почти физически ощущал, что отмеряющие его песочные часы (согласно теории Мёнина, именно так я и должен был видеть время) засорились, и количество песка в обеих чашах остается неизменным. Густая ядовитая кровь пульсировала в моих висках, насыщая тело безумием вместо кислорода. В такие мгновения тоска по мозаичным мостовым Ехо, серым глазам Меламори и дружеским пирушкам Тайных Сыщиков казалась мне благом, поскольку я узнал, что есть куда худшая боль: смутные воспоминания живого мертвеца о времени, когда он был просто живым.

Но из этих схваток я всегда выходил победителем. Несмотря ни на что, я оказался живуч, как драная кошка, в полном соответствии с замыслом Джуффина, который предусмотрительно создал меня неуязвимым. Что ж, стоило довести тело и разум до столь плачевного состояния, чтобы узнать наконец сокрушительную силу собственного духа. В жизни каждого бывают моменты, когда следует броситься в пропасть, чтобы наконец убедиться в том, что всегда умел летать.

Так я и жил, то балансируя над пропастью безумия, то погружаясь туда с головой. Я решил стать настоящим городским сумасшедшим, и я стал им. То ли укус Сэмюэля столь благотворно на меня подействовал, то ли следовало отдать должное собственным талантам в этой области — не знаю и знать не хочу. Главное, я осуществил задуманное.

Я быстро сделался единственным изгоем Тихого Города, своего рода местной достопримечательностью. Своим видом я отравлял беззаботное существование великому множеству славных людей. Однако этого было явно недостаточно для того, чтобы оказаться первым изгнанником за историю существования этого райского уголка. В моем плане чего-то не хватало. Оставалось понять, чего именно.

И однажды меня осенило. Я проснулся на чьем-то заднем дворе, где довольно сносно выспался, зарывшись в свежескошенную траву, и едва сдержал желание завопить: «Эврика!» Идея была проста и легко осуществима; разумеется, у меня не было никаких гарантий, что я копаю в правильном направлении, но попробовать стоило. В конце концов, надо же чем-то себя занять!

С этого момента я начал поносить Тихий Город. Я бродил по улицам и ругал его вслух, умолкая, лишь когда сон сваливал меня с ног. «Мерзкий, дрянной, задрипанный городишко! — с энтузиазмом восклицал я. — Вонючее болото! Самое поганое место во Вселенной! Уродство! Архитектурное недоразумение! Свинарник!»

С какой стати я поднял такой гвалт? Да просто вспомнил, как Альфа говорила мне, будто Тихий Город помешан на любви. Я верил в нее: Альфа умница, она не может ошибаться! А если этот город действительно жаждет любви, значит, тип вроде меня для него — кость в горле. Рано или поздно он непременно захочет от меня избавиться. И поскольку я сам хочу в точности того же — дело в шляпе!

Конечно, я здорово рисковал: вполне могло статься, что Тихий Город предпочтет убить меня, а не отпустить. В таком случае некому будет тосковать о мозаичных мостовых Ехо, и затея сэра Джуффина Халли и его загадочных «старших товарищей» пойдет прахом, все это так… Но я уже давно решил, что никому ничего не должен. Вообще никому, в том числе и Джуффину. Он придумал меня? Вот и славно. Но раз уж он придумал меня таким, каков я есть, пусть сам все и расхлебывает.

О да, я был по-настоящему безумен в те дни, но порой мне кажется, что никогда еще я не мыслил так ясно — ни до, ни после.

И однажды (я как раз рылся в помойном ведре у входа в ресторан под гордой вывеской «Золотой Гусь», откуда меня только что вежливо попросили убраться, и громогласно заявлял, что только в таком дурацком городке может существовать поганая забегаловка со столь идиотским названием) я услышал голос. Он звучал не откуда-то сверху, откуда обычно льется глас божий в мультфильмах, снятых по мотивам библейских сюжетов, а из-под земли.