— Потому что она учит, что мир принадлежит нам. Не так ли, Сейнион? Он наш?
Сейнион пожал плечами.
— Я не знаю. Ты представить себе не можешь, как много я не знаю. Но ты спросил, как я нахожу покой, и я тебе скажу. Это непрочный покой, но вот как я это делаю.
Он посмотрел в глаза спутника. Он не стал отрицать то, о чем догадался Элдред. И не собирался отрицать. Не перед Эддредом.
Теперь глаза короля смотрели ясно, румянец почти исчез.
— Ревущий зверь умирает, а не дети?
— Родиас стал преемником Тракезии, а Сарантий — Родиаса по воле Джада. Мы здесь находимся на краю света, но мы дети бога, а не просто… крови.
Снова наступило молчание, несколько иное. Затем король сказал:
— Я не ожидал, что смогу говорить об этом.
Священник кивнул.
— Могу в это поверить.
— Сейнион, Сейнион, мне необходимо, чтобы ты остался со мной. Ты ведь это понимаешь? И теперь ты мне еще нужнее.
Его собеседник попытался улыбнуться, но не смог.
— Мы поговорим об этом. Но прежде мы должны помолиться, со всей доступной нам верой, чтобы ладьи эрлингов плыли домой. Или, если нет, чтобы твой сын и его спутники прошли лес и успели вовремя.
— Это я могу, — ответил король.
* * *
Рианнон часто удивлялась, почему все продолжают смотреть на нее таким взглядом, и беспокойство в их глазах читалось так же отчетливо, как крупные заглавные буквы манускрипта.
Не то чтобы она проводила свои дни в печали и рыданиях, отказываясь подниматься с постели (ее мать этого не допустила бы в любом случае), или бесцельно слонялась по дому и двору. Она трудилась так же прилежно, как и остальные, все лето. Помогала восстанавливать Бринфелл после пожара и разрушений, ухаживала за ранеными в первые недели, ездила вместе с матерью к тем, кто пережил смерть и потерю близких, и делала то, что необходимо было там сделать. Она придумывала занятия для себя, Хельды и Эйрин, ела за столом вместе со всеми, улыбалась, когда арфист Амунд пел песню или когда кто-нибудь говорил нечто остроумное или лукавое. И все же ловила на себе эти вопрошающие, брошенные украдкой взгляды.
В отличие от нее, Рании разрешили уехать. Самая младшая из ее служанок (с самым нежным голосом) была так напугана набегом эрлингов, что Энид и Рианнон решили отпустить ее. Слишком много картин пожара и крови видела Рания в этом доме.
Она оставила хозяев в начале лета, рыдая, явно стыдясь, несмотря на их заверения, вместе с группой мужчин, которые должны были провести лето возле их замка, ближе к Стене. Тамошние земли нуждались в защите в летнее время; между людьми Редена и сингаэлями гор и долин к северу от лесов не было мира. Скот и коней воровали с обеих сторон, иногда одних и тех же по несколько раз, и как давно это началось, никто не мог вспомнить. Вот почему Реден построил Стену, почему Брин и другие имели здесь замки, а не фермы. Однако ее родители не уехали, занимались Бринфеллом и его обитателями.
Итак, Рания уехала, и все, кажется, понимали, почему она была так огорчена, и считали это естественным. Но Рианнон осталась и делала все, что нужно, несмотря на ночные воспоминания о молоте эрлинга, разбившем ее окно, или о клинке у своего горла в ее собственных комнатах, который держал орущий, окровавленный мужчина, клявшийся убить ее.
Она обходила по утрам хижины работников, относила еду мужчинам, отстраивающим поместье заново, улыбалась и подбадривала их, раздавая сыр и эль. Посещала церковь два раза в день, пела в положенных местах службы своим чистым голосом. Она ни от чего не уклонялась, ни от чего не отказывалась.
Она просто не спала по ночам. И, несомненно, это ее личное дело, которое она не обязана ни с кем обсуждать, а не повод для всех этих задумчивых взглядов Хельды и матери.
Кроме того, в последние несколько дней, когда строительство близилось к концу и начались приготовления к жатве, ее отец, кажется, тоже начал страдать от бессонницы.
Когда Рианнон тихо вставала — как делала все лето, — перешагивала через спящих женщин и выходила во двор, закутавшись в одеяло или в шаль, чтобы бродить вдоль забора и размышлять о сущности человеческой жизни (и разве в этом есть что-то плохое?), она уже три ночи видела там отца, который выходил раньше ее.
Первые два раза она его избегала, поворачивала в другую сторону, потому что — разве ему нельзя тоже побыть наедине со своими мыслями? На третью ночь, сегодня, она поплотнее закутала зеленой шалью плечи и прошла через двор к тому месту, где он стоял, глядя на склон холма к югу от них, освещенный звездами. Убывающая голубая луна стояла на западе, почти у горизонта. Было уже очень поздно.
— Сегодня ветерок, — сказала она, подходя и останавливаясь рядом с ним у ворот.
Отец что-то проворчал, оглянулся на нее. Он был одет только в длинную ночную сорочку, босой, как и она. Он смотрел в темноту. Соловей пел среди деревьев за загоном для скота. Он не улетал от них все лето.
— Твоя мать волнуется насчет тебя, — наконец произнес Брин, поднося палец к усам. Она знала, что ему трудно вести такие беседы.
Рианнон нахмурилась:
— Я это вижу. И меня это начинает злить.
— Не надо. Ты знаешь, что она обычно оставляет тебя в покое. — Он бросил на дочь быстрый взгляд, потом отвел глаза в сторону. — Нехорошо, когда молодая девушка не может спать.
Она обхватила себя обеими руками за локти.
— Почему только молодая девушка? Почему я? А как насчет тебя?
— Только последние несколько ночей, девочка. Это другое.
— Почему? Потому что я должна весь день распевать песни?
Берн рассмеялся.
— Все пришли бы в ужас, если бы ты это делала.
Она не улыбнулась. Улыбки, приходилось ей пригнать, получались теперь вымученными, а так как было темно, она не считала нужным себя принуждать.
— Так почему ты не спишь? — спросила она.
— Это другое, — повторил он.
Возможно, он выходит на свидание с одной из девушек, но Рианнон в это не верила. Во-первых, он явно знал, что она ходит по двору ночью, кажется, все это знали. Ей не нравилось, что за ней следят.
— Слишком простой ответ, — сказала она.
На этот раз молчание длилось долго, и ей стало не по себе. Она посмотрела на отца: массивная фигура, теперь больше жира, чем мускулов, волосы серебрятся сединой — те, что остались. С этого склона над ними была выпущена стрела, которая должна была убить его в ту ночь. Интересно, не поэтому ли он все время смотрит вверх, на кусты и деревья на этом холме.
— Ты что-нибудь видишь? — внезапно спросил он. Она заморгала.
— Что ты имеешь в виду?
— Там, наверху. Видишь что-нибудь?
Рианнон вгляделась. Полночная темнота.
— Деревья. Что? Ты думаешь, кто-то шпионит за… — Ей не удалось скрыть страх в голосе.
