Ознакомительная версия.
Арвид Гормундинг, вероятно, тоже скучал на чинном празднестве, и с тоской вспоминал о менее изысканных, но куда как более непринужденных увеселениях в Эрденоне. Но никак этого не выказывал. Возвышение госпожи Дагмар представлялось ему победой влияния Севера при императорском дворе – победой, которую следовало закрепить. И он первый выразил почтение фаворитке, подав пример другим дипломатам и придворным. Достоинства своего он этим он не унизил – Стиркхьорты, как и Гормундинги, возводили свой род к первым эрдским ярлам. Остальные, пусть и не руководствовались столь высокими соображениями, восхищались, и нередко искренне – холодной северной красотой госпожи Иммы, величественной грацией движений и строгим, но безупречным вкусом в нарядах. Она принимала хвалы, как принимала бы хулу – отстраненно. В разговоры почти не вступала, и танцевала только с правителем. Этим она ничуть не нарушила общего радостного настроения. Ибо тримейнская знать умела наслаждаться жизнью и в отсутствии шутов и жонглеров.
Столы для пира были накрыты в саду, и повара, скучавшие без дела предыдущие месяцы, превзошли в мастерстве сами себя. Одно перечисление блюд длиной – а возможно, и силой чувств, этим перечислением вызванных – могло бы поспорить с поэмой мэтра Ойгеля. И сами сады были прекрасны, как всегда на излете поры цветения. Музыканты, стремясь заслужить милость правителя, играли все новые и новые мелодии, занесенные в Тримейн с четырех сторон света, и кавалеры с дамами танцевали на освещенных факелами лужайках чуть не всю ночь. Госпожа Имма, по общему мнению, в танцах превосходила всех. Но недолго – правитель вскоре оставил бал, отвлеченный беседой с канцлером, а приглашений от других фаворитка не принимала. Но к этому времени веселье в дворцовом саду уже шло как по накатанному пути. Пользуясь тем, что ее оставили в покое, госпожа Имма углубилась в одну из боковых аллей, чтобы немного побыть в одиночестве. Она не подозревала, что в это время за ней следили особенно внимательно.
Третий раз Джаред попадал во дворец, и непременно в обличье слуги, хотя и разных хозяев. Когда он сказал об этом Кайрелу, тот отозвался:
– Ничего. Повезет тебе – больше никогда сюда не придешь, ни в холопском обличье, ни в ином. Не повезет – тоже.
Шутка была неутешительная. Но Джаред не думал об этом. Кайрел свое обещание выполнил: доставил его сюда. Теперь все зависит от самого Джареда.
Госпожа Имма не любит шумного общества. Госпожа Имма предпочитает гулять в одиночестве. Разве это не знак?
Он выждал, когда она свернула туда, куда не достигал свет факелов. Словно ее вело какое-то чутье. И выступил из-за деревьев.
– Дагмар!
Она не вздрогнула, не отшатнулась, не бросилась к нему. Остановилась. Словно сошла в сумраке ночи по лунному лучу, и в свет луны была одета. Хотя это было белое шелковое платье, вышитое жемчугом. Нити жемчуга были у нее на шее, на запястьях, оплетали ее волосы. Никогда Джаред не видел ее такой красивой. И такой чужой.
– Зачем ты здесь? – ее голос прозвучал ровно, совсем как во время «Детей вдовы» и Диниша. На миг он испугался – неужели она снова потеряла память? Даже не спросила, как он сюда попал…
– Я должен был тебя увидеть.
– Упрекать меня пришел?
– Нет! Ты ни в чем не виновата. Ты хотела спасти актеров. Ты их спасла. Если ты не можешь бежать отсюда…
– Бе-жать? Ты еще, может быть, думаешь, что я вернусь к тебе?
– О чем ты? Я ни в чем тебя не виню!
– Зато я тебя виню.
– Не понимаю…
– А пора бы. После того, что ты со мной сделал.
– Дагмар, ты обезумела? Или на тебя снова обрушилось колдовство Поссара? В чем ты меня упрекаешь? Мы были счастливы вместе, мы хотели уехать в Карниону…
– Нет. Это ты был счастлив. Ты хотел уехать. А я ежедневно, еженощно мучалась пыткой, которой обязана тебе, дорогой мой.
Он, наконец, понял.
– Но ты сама просила вернуть тебе память!
– Просила, правда. Но не знала, чем это обернется. А ты должен был знать. Ты ведь рылся в моих снах, в моей памяти, как вор в чужом кошельке. Ты знал, что там спрятано. Хотя, если бы ты хотел мне помочь, я бы тебя простила. Но тебе не это было нужно, тебе было нужно, чтоб я тебя полюбила. Так что ты со своей любовью нанес мне такой удар, какого бы и палач не придумал. Но я не стану мстить тебе. Из-за того, что ты вернул мне память, я добилась оправдания Вальграма. За это благодарю. А от всего остального – уволь. И уходи отсюда, пока тебя не поймали.
– Значит, ты добровольно осталась с правителем…
– Конечно. С ним мне лучше. Он, по крайней мере, ответных чувств от меня не требует.
– А я-то думал, – сквозь зубы произнес он, – тебя заставили, тебя держат в заточении… А ты меня предала. Хоть бы притворилась, что влюбилась в него, что жить без него не можешь. Ты хуже последней девки с Канальной. Они с голоду продаются, а ты…
– Предала? Я тебя никогда не любила. Так же, как и правителя. Я любила одного на свете – Вальграма. А если его нет, какая разница – с кем?
* * *
Жителям города Тримейна тоже понравилась новая фаворитка правителя, при том, что видели ее раз – и обчелся. Она была такова, какой и надлежит быть любовнице наследника престола – честная вдова хорошего рода. И наружность ее отвечала господствующим в Тримейне представлениям о красоте – белокура, высока и стройна. А что в обращении со всеми надменна и горда – так и надлежит себя вести, не то, что эта черная галка-южанка, или вот госпожа Эльфледа, которая вечно совалась куда не следует… Влиянию Дагмар приписывали некоторые послабления, дозволенные Йоргом-Норбертом в городской жизни. При известной нелюбви к публичным зрелищам он разрешил провести традиционные летние развлечения горожан – бега лошадей и публичных женщин на Рыночной площади. О турнирах пока не было речи, но дворяне лелеяли надежду, что благоволение правителя распространится и на эту благороднейшую из потех. Так что Дагмар прощали и вменяли в достоинство то же, что ставили в вину Бесс – нелюдимость, отсутствие при дворе друзей и родных, нелюбовь к охоте… Главное – она умела смягчить сердце владыки. Особенно это стала ясно после того, как было объявлено о сносе Приюта святого Леонарда и амнистии заключенным. Тут хор похвал Белой даме Тримейна зазвучал по всей столице. И только в своем родовом замке, оставленная всеми, увядающая женщина жалела о безвестно сгинувшей южной девочке, такой милой, такой непосредственной, единственной при дворе, кто не питал к императорской фаворитке злобных чувств, и не пытавшейся извлечь из ее дружбы никакой корысти…
* * *
– Она так и сказала, что никогда его не любила?
– Да. Я сам это слышал.
Ознакомительная версия.
