У алтаря стоял демон. На львиных лапах. Огромный, косматый, с багрово-лоснящейся кожей, под которой бугрились чудовищные мышцы. Клыкастая пасть дышала смрадом, дюжина рогов украшала и без того массивную голову, а на дне четырех глаз-воронок горели смоляные огни.
– Ты, что ли? – без приязни рыкнул гость из ада, глядя на Черную Женщину. – Еще не окочурилась, сучара?
– Поговори мне! – В тоне ведьмы сверкнули нотки базарной склочницы. – Я тебя, тварь, переживу!
Демон мрачно буркнул:
– Хвалилася кума…
Фридрих фон Хорнберг почесал в затылке, сняв берет. И решил, что пора наконец выйти на сцену главному действующему лицу. Ему, то есть. Молодой барон подбоченился, выступая вперед:
– Явись и служи, мятежный дух!
Мятежный дух покосился на крикуна левой парой глаз.
– Уже явился, дурында! Зенки протри…
– Явился, так работай! – шикнула на хама ведьма. – Знаешь, зачем звали?
– Чего там знать… Срок-то хоть какой?
– Пять дюжин.
– Обычных?
– Шиш тебе! Чертовых.
– А не облезете?!
– Закрой пасть! Твое дело – исполнять. Скажи спасибо, что не век вытребовали!
– Спасибо им… – Демон почесал когтями под мышкой. – Хрена им… С редькой. Куда подселять будете?
Колдунья кивнула в сторону алтаря. Четырехглаз подслеповато сощурился всеми очами.
– В руку? Не пойдет: она уже траченая. Дохлая. Разве что на крови отпустить? Если надо, могу этому горлопану откусить…
Монстр двинулся к барону, но вмешалась Черная Женщина:
– Какую руку, идиот! Рядом!
– Это ты кобелю будешь командовать: рядом, мол… В зеркало, что ли? Так бы сразу и сказала. Разгавкались тут…
– С тобой, собака, не гавкает, а говорит и повелевает твой господин! – надувшись спесью, возвестил барон Фридрих, чувствуя, что о нем несправедливо подзабыли. Увы, демон пропустил реплику мимо ушей.
– Ладно, куда от вас денешься, – тяжко вздохнул он. В воздухе явственно запахло гарью. – Жертву приготовили?
– А то как же! – осклабилась колдунья.
– Этот шмендрик? – Демон в упор уставился на Сьлядека, будто только сейчас заметил его. – Маловато будет. Ишь, тощий! На такой срок…
– Не этот! Лютнист еще нужен!
– Может, толстяка? – Демон с надеждой покосился на барона, скучавшего в горделивой позе.
– Вон парочка. Жри и полезай в зеркало.
Демон угрюмо перевел взгляд в угол, где ждали старик с внуком. Долго смотрел. Очень долго. Протер лапами второй и третий глаз. Подумал и протер первый.
– Зуб даю! Зуб Ваала! Ганс, ты?!
– Калаор?!
– Дружище! Сколько лет…
– Избавь нас от сантиментов! – Терпение у колдуньи лопнуло. – Жри и отправляйся служить!
– Да ты вообще соображаешь, Чернуха, кого притащила?! Это ж мой дружок Ганс! Мы ж с ним в одном бараке! Молоко из одного кубка! Он меня в Кущах от смерти спас! Да я скорее тебя, блудню, порву…
– Порвешь?! Меня?! – зашипела ведьма в ответ, скалясь не хуже адского исчадия. Неизвестно, кто в этот момент выглядел страшнее. – Договор! Нарушишь Договор, вечняк схлопочешь! Понял, ублюдок? Приступай!
Увлекшись скандалом, оба не заметили, что к ним подошел сухорукий мальчишка. Возможно, это видел барон, но не придал никакого значения. Ведь не бежит щенок? Напротив, сам к алтарю лезет…
Харя четырехглаза треснула жутковатой ухмылкой.
– Договор? А зачем мне его нарушать? Вызов-то – не именной! Кто заказчик, кто жертва? А? Забыла помянуть, дрянь?! Договор я исполню в лучшем виде…
Под вуалью не было видно, но сейчас Черная Женщина Оденвальда побледнела впервые в жизни. Отступив на шаг, вскинула руки:
– Нарьяп с’уруган, Аш’Морид Калаор хьо…
Мальчишка протянул руку. Сухая, больная рука ребенка легко прорвала накидку и платье на спине ведьмы. Вошла глубже. Сжались пальцы: так берут палку. «Хребет! Боже, это ее хребет!» – с запоздалым ужасом понял Сьлядек. Ведьма осеклась, истошно заверещала. С прежним невыразительным лицом внук Ганса Эрзнера потряс кулаком: словно крысу держал.
Скрипучий хруст.
Крик смолк.
Сухой рукой мальчишка поднял обмякший труп. Повернул лицом к себе, испытующе заглянул в стеклянные глаза колдуньи. Равнодушно отбросил прочь. Другой рукой, здоровой, взял с алтаря зеркало.
– Аш’Морид Калаор! – сухим, наждачным голосом сказал ребенок. – Сотх ум-карх! Саддах Н’е!
– Думаешь, у меня выйдет? – с надеждой спросил демон.
Малыш кивнул.
Когда Калаор вцепился в барона Фридриха, Петер Сьлядек наконец потерял сознание.
Очнулся Петер в Укермарке, в доме Эрзнера. Как он попал сюда, как Ганс вывел (вынес?!) его из замка, минуя стражу, – этого лютнист не помнил. А старик помалкивал, отпаивая гостя молоком. Лишь когда бродяга, набравшись сил, решил идти дальше, Ганс обратился с просьбой: сыграй, мол, напоследок детскую песенку о Крысолове. Дескать, матушка давным-давно певала. Внук слушать песню не стал. Ушел на околицу: гулять.
Оставляя Укермарк, Сьлядек долго искал глазами мальчишку: хотел проститься.
Нет, не нашел.
* * *
Четырнадцать лет спустя Петер Сьлядек окажется в Куэнсе в самый разгар громкого процесса над доктором Эухенио Торальбой. Бывший слуга кардинала Содерини, знаток медицины и философии, а ныне – обвиняемый в ереси и сношении с врагом рода человеческого, Торальба утверждал, что у него в подчинении обретается некий Зекиэль, «темный ангел из разряда добрых духов». Дух сей помогал доктору исключительно в делах богоугодных, как-то: являлся в виде белокурого юноши, одетого в наряды телесного цвета, дарил шесть дукатов еженедельно, открывал тайны снадобий, склонял к благочестию, извещал о скорой смерти близких и друзей, возил в Рим по воздуху верхом на трости, а также помог изгнать блудника-мертвеца, донимавшего по ночам благородную донью Розалес.
Вскоре после того, как кардинал Вольтерры и великий приор ордена Св. Иоанна попросили доктора уступить им на время своего демона, а доктор отказал, Торальбу арестовали по доносу и подвергли пытке.
Процесс затянулся на три года. За опального врача хлопотали высокие лица, в том числе Эстебан Мерино, архиепископ Бари, и его высочество герцог Бехар. Им противостояли лица не менее высокопоставленные, например, дон Антонио, великий приор Кастилии, чей родной брат выступил с доносом и обвинением. Писцы изнемогали, скрипя перьями над томами этого дела. Создавалось впечатление, что инквизиторы пользуются доктором для выяснения взглядов «темного ангела» по любому вопросу. Однажды допросчики имели слабость спросить у Торальбы: что думает Зекиэль о личностях и учении Лютера Ересиарха и Эразма Гуманиста? Обвиняемый, ловко пользуясь невежеством судей, ответил, что таинственный дух осуждал обоих, с той разницей, что Лютера он полагал человеком дурным, а Эразма – умницей и ловкачом. Это различие, по словам духа, не мешало, однако, их общению и переписке по текущим делам.
