в противоположной стороне покоев, рядом с большим штурвалом от старого парусного линкора прошлого Князя. Я, испытывая некоторую неловкость, едва слышно кашлянул, дав о себе знать.
Она вздрогнула, отпрянула от окна и, резко повернувшись, взглянула на меня. У нее, как и у ее отца, были алые глаза. Мы смотрели друг на друга меньше секунды, ее лицо вспыхнуло, и женщина, сама того не желая, подняла руку и коснулась висящего на шее кораллового ожерелья.
Того самого, которое я пообещал в своей прошлой жизни подарить Клариссе, и с которого начались все мои неприятности.
Ее губы шевельнулись, но не произнесли слов. В следующее мгновение она отвернулась и с идеально прямой спиной направилась прочь. Но когда женщина коснулась ручки двери, она остановилась и почти десять секунд стояла, не шевелясь, словно что-то решая для себя. И вот уже она идет ко мне.
Не знаю, как описать те чувства, что бушевали в моей душе в ту минуту. И удивление, и печаль, и сильная неловкость и… даже страх. Страх услышать то, что, казалось бы, я уже давно пережил.
— Чэр эр’Картиа, — голос у нее был надломленный, но взгляд она не отвела.
— Княжна, — я поклонился. — Рад видеть вас в добром здравии.
Женщина нетерпеливо кивнула, принимая мои слова, и прошептала:
— Чэр эр’Картиа, мне важно сказать вам… Я… — Она глубоко вздохнула и, набравшись сил, произнесла:
— Я хочу извиниться перед вами за то, что плюнула вам в лицо в зале суда. Я была не права.
Моя щека дернулась, но я ответил ей со всей возможной мягкостью:
— Поверьте, Княжна, плевок в лицо — это самая малая из всех неприятностей, что случились со мной. Я давно уже о нем забыл и не держу на вас зла. Вам незачем просить у меня прощения.
— Я верю, что вы не виноваты в смерти моего мужа, и мне… мне так жаль, что с вами это произошло! Если бы я только могла все исправить, повернуть время вспять и не просить отца, чтобы он…
Княжна осеклась, посмотрела на меня с испугом, отвернулась, чтобы я не видел ее лица:
— Извините, чэр. Мне… мне надо идти.
Она почти выбежала из зала, даже не закрыв за собой дверь, а я, с колотящимся сердцем, подошел к окну и повторил то, что несколько минут назад делала младшая дочь Князя — прислонился лбом к холодному стеклу, по которому с той стороны стекали дождевые капли.
— Чэр эр’Картиа, — за мной пришел упитанный зеленоглазый чэр в мундире тайного советника по вопросам безопасности. — Князь готов вас принять. Поспешим.
По дороге я обратил внимание на герб, висящий на стене. Точнее, на его девиз:
«То, что мы делаем для себя, умрет вместе с нами. То, что мы делаем для других, останется на века».
Эти слова приписывают Всеединому, хотя лично я сомневаюсь, что существо, создавшее всех нас, думало именно так, иначе бы мы получились гораздо лучше, чем есть на самом деле.
— Вы, разумеется, уже в курсе возникшей ситуации. Помните, что у Князя много дел и не задерживайте его лишними вопросами, — поучал меня по дороге надменный советник.
Оставалось лишь пожалеть, что у меня нет трости, которой было бы очень приятно стукнуть по блестящему затылку этого господина.
В комнате, куда меня привели, оказалось сильно накурено, и находились высшие военные чины.
— Адмиралтейство, доклад мне на стол через час. Остальные свободны до вечера, — прогремел Князь, и военные, встав со своих мест, гаркнули по привычному ритуалу:
— Князья не умирают!
Это уж точно. Князья не умирают. Мужчины этого рода — ближайшие потомки Всеединого из ныне существующих семей лучэров. И унаследовали некоторые особенности своего предка. Например, воскресать после смерти.
Они восстают из могил, как и митмакемы, ничего не помня о прошлой жизни, с той лишь разницей, что с воскресшим Князем нежелательно встречаться на узкой тропинке, так как ничем хорошим подобная встреча закончиться не может. Ибо они перерождаются в нечто иное, гораздо более близкое к истинной сущности Всеединого и его первых детей — сгоревших душ. Пребывая в вечном Облике, эти создания уничтожают все на своем пути, и о тех бедствиях, что они причинили миру в далеком прошлом, слагают темные легенды.
Чтобы такого не произошло в настоящем, и то, что когда-то было Князем, не вырвалось на волю, создали Княжеские усыпальницы, двери которых надежно запечатывают. Иностранцам, когда они узнают, как реально обстоят дела, всегда очень странно, что у нас такие правители, и мы их терпим. Но Рапгар не был бы Рапгаром, если бы им не управлял Князь. Это понимают все, даже самые революционно настроенные личности, а то, что случается с правителями после их смерти, давно никого не беспокоит. Когда тысячу лет живешь на пороховой бочке, как-то начинаешь забывать, что она еще может взорваться.
Офицеры расходились. Один из них, полковник мяурр, которого я видел на приеме у Катарины, приветливо мне кивнул. Вместе с военными ушел и мой провожатый, и я остался один на один с Князем.
Несмотря на триста лет бесконечно-долгой жизни, ему можно было дать от силы сорок пять. Высокий, широкоплечий, подтянутый и сосредоточенный. Ничто, даже глаза, не указывали на то, что Князь глубокий старик. У него были густые белые усы, брови и бакенбарды, тонкий нос с резкими крыльями и близко посаженные, рубиновые глаза. Открытый лоб, тяжелый подбородок, очень высокие скулы и тонкая красная линия маленького шрама под правым веком.
Облаченный в белый мундир с золотыми пуговицами и золотыми погонами, он сосредоточенно собирал разбросанные по столу бумаги. На краю, в пепельнице, лежала непотушенная сигара. В воздухе вился сизый дым, который все расширяющимися клубами, поднимался к потолку.
— А… эр’Картиа, — он поднял на меня глаза и вновь занялся сбором документов. — Здравствуй.
— Приветствую вас, Владыка.
— У меня не много времени. Точнее совсем его нет. Поэтому буду говорить быстро и прямо. Я не собираюсь извиняться перед тобой за то, что произошло семь с половиной лет назад. Я принял решение, которое счел правильным, и жалеть о том, чего уже не вернуть, не в моих правилах. Надеюсь, ты это понимаешь?
Я ничего не сказал, но мой взгляд ему не слишком понравился, что и неудивительно. Очень надеюсь, что он не ожидал, будто я стану уверять его, что в этом нет ничего страшного. Я чэр, у меня имеется свой взгляд на этот вопрос, и я не обязан ни перед кем расстилаться и снимать грехи с его совести. Даже если передо мной Князь.
