А тут опять наша очередь в Покровку.
Дождей не было все лето вплоть до августа. Покровские жаловались на загубленную пшеницу и на лис, повадившихся таскать кур прямо средь бела дня. Несмотря на то что страсти по ведьме уже успели поугаснуть, в деревне были уверены: речь идет не о лисах, а об одной-единствеиной лисе, которая — тут деревенские переходили на шепот и делали страшные глаза, мол, догадайтесь сами, кто есть эта лиса на самом деле. Этаким местечковым эквивалентом вопроса: «Ты совсем того?» — в лагере стала фраза: «Лиса к тебе приходила?» — или, по другому поводу: «Подь к лисе». Но к августу про лис всем надоело, и как раз тут приехали мы — докапывать сезон, сворачивать манатки и консервировать раскоп. Нам без выражения рассказали сказку про покровскую лису и про то, как утомило всех ее ждать.
Лиса появилась 26 августа — спустя два дня после того, как в лагере остались только мы шестеро. Она прошмыгнула под дальний полог кухонного навеса, как у себя дома прошлась по кухне, пару раз копнула земляной пол и была такова.
В тот момент мы ужинали чем бог послал — а послал он нам ужасную дрянь, потому что готовил неумеха Мишка, бросивший макароны в холодную воду. Мы уныло жевали тушенку в клейстере и молчали о твердокопченой колбасе, которая хранилась в яме, — для завтраков, но которую можно было бы достать и сейчас, но было неудобно перед Мишкой, он все-таки старался. И тут лиса; и как-то вдруг стало всем понятно, что Мишкин клейстер — наименьшее зло, которое заготовлено для нас покровским раскопом, и что все самое неприятное только начинается, а до окончания работ еще десять дней, и даже если ишачить от темна до темна, то меньше чем за неделю мы все равно не управимся. А на неделю нас не хватит: негритят всего лишь шестеро, а в неделе семь дней. И хотя никакой вины за собой никто из нас не ведал, мы тут же, прямо за столом, договорились ходить в туалет только по трое, а ночевать всем гуртом в одной палатке. На синее еще небо взбиралась абсолютно круглая луна.
До наступления темноты мы перетащили спальники и прочее имущество в одну палатку. Как и в истории с коровой, пережить напасть было решено в камералке: в конце концов, там есть где развесить одежду. Но главное достоинство камеральной было в том, что палатка, приспособленная под хранилище и инвентаризацию находок, не имела окошек. Это была обычная солдатская палатка из зеленого брезента — не такой уж и завидный вариант против красочных польских двухместок, застегивающихся на молнию изнутри, — но отсутствие целлулоидных окошек решило дело. Меньше всего нам хотелось бы быть разбуженными среди ночи тем, что кто-то заглядывает в окно рядом с головой.
А полог камералки мы решили укрепить бревнами.
Лиса пришла той же ночью. Мы не спали. Мы слышали, как она скребнула лапой полог, застегнутый на громадные пуговицы и прижатый снизу поленом толщиной в человека. Мы даже слышали, как она сопела, вынюхивая из воздуха информацию о неспящих нас. Потом она ушла — во всяком случае, все стихло, — а утром мы не нашли в продуктовом хранилище колбасы. Единственную отраду уволокла лиса, не сумевшая добраться до наших сонных артерий.
В этот день мы побили бы рекорды Стаханова, но Стаханов — с его-то отбойным молотком — никогда не бывал на археологических раскопках. К вечеру пошел дождь. Ужинали в палатке хлебом и холодной тушенкой. Хотелось чаю, но выходить наружу и палить костер ради такой пустячной прихоти желающих не было. Желающих не нашлось даже в туалет. Лиса пришла под утро, когда мы, измученные усталостью и ожиданием, уже не могли бороться со сном. В почти равнодушном полусне-полубдении мы слушали, как шум дождя смешивается с другими звуками. Лиса копала лапой возле входа в палатку. Никто не засмеялся, когда Дед сонно пошутил в темноту:
— Волк, а волк? Скажи ей.
Тем более что третьекурсник истфака Сергей Вульф уже спал.
Встали поздно, не выспавшиеся, с тяжелыми головами. Солнце успело нагреть палатку, и внутри было попросту нечем дышать. Откинутый полог открыл панораму на кучку земли, неопрятно набросанную прямо возле входа. Лиса рыла ночью подкоп в палатку, не имея представления о том, что брезентовые стены плавно переходят в брезентовый пол.
Работали кое-как. Чье-то предложение о прекращении трудов было встречено единогласным молчанием. Мы почти перестали разговаривать и соглашались друг с другом молча.
Ранний ужин на воздухе привнес в нашу жизнь небольшое удовлетворение. О том, что впереди ночь, думать не хотелось. Тем более говорить. Всем было понятно, что лиса, открыв для себя невозможность попасть к нам через подкоп, будет изобретать другие варианты. Какие именно, мы не знали, но каждый из нас чувствовал: если кому-то из шестерых придет в голову эффективный способ проникновения в задраенную палатку, то способ этот станет тут же известен и лисе. Мы пили чай и гнали прочь мысли о простых инженерных решениях. Когда после коллективного похода до ветру было решено идти и укладываться спать, лиса встретила нас прямо в палатке.
Она бросилась в откинутый полог. Прошмыгнула мимо нас, задев хвостом Светку Зайцеву и меня. Мы молча, без визга, шарахнулись в стороны и обернулись — лиса удирала в степь, двигаясь не по прямой, а короткими галсами, как будто опасаясь выстрела.
— Не придет сегодня больше, — сказал Дед. И добавил, как будто желая заретушировать свое участие в иррациональном действе: — Гроза будет.
Но она приходила. Утром следующего дня мы нашли ее неподалеку от костровой площадки.
Мы не слышали ее ночью, но именно эта ночь оказалась самой кошмарной. Сна не было, и мы пялились в густую тьму палатки до красных точек в глазах. Казалось, тишина за толстым брезентовым бортом тоже сгущается, становясь вполне материальной и одушевленной. И ровно в тот момент, когда тьма внутри палатки и тишина за ее пределами сделались уже абсолютно невыносимыми и каждый из нас — это выяснилось потом — был готов вскочить и побежать — прочь, прочь, куда угодно, лишь бы не ждать, когда с момента на момент что-то случится — оно и случилось. Небо разлетелось вдребезги.
Гром в степи страшен, а молния — от горизонта до горизонта — очень убедительно доказывает, что Земля плоская, как обеденный стол. Молнии мелькали то глуше, то ярче. Временами делалось так светло, как будто кто-то из нас прямо в палатке орудовал сварочным аппаратом. Полое внутри небо рычало и перекатывало камни размером с Алатау, земля сотрясалась, брезент хлопал под порывами ветра — как вдруг все стихло, и со стороны полога в палатку безмолвно и важно вкатилась по воздуху полная луна.
Она была ослепительно прекрасна. Вблизи на ней не оказалось никаких изъянов, никаких темных пятен. Безупречное золотистое сияние ровным светом освещало Деда и Наталью Владимировну. Затем луна переместилась в глубь палатки, ненадолго зависла над Мишкой и осветила его обалделую физиономию. Лежавший напротив Вульф прошептал слово «пиздец», и прекрасное светило сделало молниеносный выпад в его сторону, как будто желая переспросить: «Что-что ты сказал?» Вульф не желал беседы, он уже обо всем пожалел, но шаровая молния покинула его частное пространство, не причинив вреда владельцу. В нашем с Зайцевой углу она провисела довольно долго — секунд пять, но и мы отделались лишь восторгом. Совершив свой странный рейд и никого не убив, шар покинул палатку проверенным способом, через задраенный полог. В воздухе сильно пахло озоном.
