Сиси Райдер до сих пор остается одной из самых сложных пациенток доктора Тахиона, но в возвращении ей и ее разуму человеческого облика наблюдается явный прогресс. Сиси продолжает сочинять пронзительные, берущие за душу стихи. Песни на ее слова уже записали Патти Смит, Брюс Спрингстин и другие.
Время от времени — особенно в плохую погоду — Вонищенка с черным котом и пестрой кошкой живет в подземном пневмопроводе Альфреда Бича вместе с Джеком Робичо. Эта договоренность оказалась выгодной обоим, но неизбежно повлекла за собой кое-какие изменения: Джек больше не ловит крыс. Вот жалоба, которая чаще всего теперь звучит в столовой, обставленной в викторианском стиле:
— Что? Опять цыпленок?
Из репортажа д-ра Хантера С. Томпсона
«Страх и отвращение в Джокертауне»
(«Роллинг стоун», 23 августа 1974 года).
Над Джокертауном встает заря. Я слышу, как ревут мусоровозы под окном моего номера в «Саус-стрит инн», у самых доков. Это конец пути, для мусора и всего остального, задница Америки, и я чувствую, что тоже приблизился к концу своего пути после недельных блужданий по самым мерзким и отвратительным улицам Нью-Йорка…
Когда я поднимаю глаза, за подоконник уцепляется когтистая рука, а минуту спустя над ней появляется и лицо. Мой номер на шестом этаже, а этот очумелый придурок лезет в окно, как ни в чем не бывало. Может, он и прав, это ведь Джокертаун, жизнь здесь пробегает быстро и ценится очень дешево. Быть здесь — все равно что неудачно обдолбаться и потом глюченным разгуливать по нацистскому лагерю смерти: не понимаешь и половины того, что видишь, но все равно это пугает тебя до зеленых соплей.
Существо, которое ломится ко мне в окно, семи футов ростом, руки у него трехсуставчатые, как у паука-сенокосца, и такие длинные, что клешни волочатся по деревянному полу и оставляют зазубрины. Сложением он напоминает графа Дракулу, а морда у него, как у волка. Когда он скалится в улыбке, становятся видны все острые зеленые зубы до единого. Этот стервец даже плюется ядом, что бывает весьма кстати, если собираешься шляться по Джокертауну по ночам.
…Вообразите, что Хьюберт Хамфри вытянул джокера, представьте себе Хьюба с хоботом посреди лица, похожим на жирного и дряблого розового червя на том месте, где должен быть нос, и получите портрет Ксавье Десмонда. Волосы у него поредели и вылезли, глаза серые и мешковатые, как его костюм. Он занимается этим вот уже десять лет, и видно, что все это уже начало его утомлять. Местные журналисты зовут его мэром Джокертауна и «Голосом джокеров». Это все, чего он достиг за эти десять лет вместе со своим продажным СДПК — «Союзом джокеров против клеветы». Парочка липовых титулов, определенный статус в качестве придворного джокера Таммани,[88] приглашения на кое-какие модные вечеринки — если хозяйке не удалось залучить к себе ни одного туза.
Он стоит на трибуне в костюме-тройке, держа в хоботе свою идиотскую шляпу, и вещает о солидарности джокеров, об избирательной кампании, о том, что патрулировать Джокертаун должны полицейские-джокеры, несет всю эту навязшую в зубах чушь, как будто она что-то действительно значит. За спиной у него под безжизненно повисшим стягом СДПК выстроилась самая понурая шеренга жалких неудачников, какую вы когда-либо видели. Если бы они были черными, их назвали бы Дядюшками Томами, но они джокеры, а для них такое прозвище пока не придумано. Не беспокойтесь, они его придумают, это уж как пить дать. Можете даже ставить на кон свою маску. Ревностные сторонники СДПК сами не свои до масок, как и все настоящие джокеры. Это не просто лыжные или маскарадные маски. Пройдитесь по Боуэри или Кристи-стрит или погуляйте перед клиникой Тахиона, и увидите такое, что не привидится и в кислотном угаре: сделанные из перьев маски птиц, черепа, кожаные крысиные морды, монашеские капюшоны, выполненные по индивидуальному заказу блестящие маски со стразами по сотне баксов за штуку. Эти маски — часть джокертаунского колорита, и туристы из Бойсе, Дулута и Маскоги непременно приобретают одну-две пластиковые маски на сувениры, а каждый пропивший все свои мозги репортеришка, собирающий материал для очередной идиотской статейки о бедных-несчастных джокерах, с ходу замечает эти маски. Они так пристально пялятся на них, что не замечают ни вытертых до сального блеска костюмов имени Армии спасения и застиранных ситцевых домашних платьев, которые надеты на скрывающихся за масками джокерах, ни того, как стары некоторые из этих масок, и уж будьте уверены, ни один из них даже не взглянет в сторону более молодых джокеров, тех, что ходят в коже и джинсе и не носят вообще никаких масок. «Да, я такая, — сказала мне как-то одна девица из низкопробного джокертаунского борделя. Лицо у нее было, как задница, на которой пьяные черти в безлунную ночь горох молотили. — Плевать мне, нравится это натуралам или нет. И я еще должна носить маску, чтобы какой-нибудь корове-натуралке из Квинса не поплохело от взгляда на меня? Да пошли они!»
Из толпы слушателей Ксавье Десмонда в масках примерно треть, может быть, поменьше. Когда он делает паузу для аплодисментов, люди в масках хлопают в ладоши, но всем ясно, что это натужные аплодисменты. Все остальные просто слушают и ждут, и глаза у них еще ужасней, чем их уродства. Среди них затесалась вызывающего вида компания молодежи; у многих на рукавах нашивки с названиями вроде «Демонические принцы», «Чокнутые головорезы», «Оборотни».
Я стою поодаль и гадаю, появится ли Tax, как было обещано, поэтому не вижу, кто это все затеял, но внезапно Десмонд затыкается на полуслове, в разгар нудной декларации о том, что тузы, джокеры и натуралы все суть сосуды Господни, а когда я снова поднимаю глаза, они свистят и швыряют в него соленым арахисом в скорлупе, и он отскакивает от его головы, груди и от его уродливого хобота, а Десмонд просто стоит, разинув рот. Он должен быть голосом этих людей, он же читал об этом в «Дейли ньюс» и в «Джокертаунском крике», и бедный старый придурок никак не может взять в толк, что происходит.
…Дело за полночь, и я выхожу из «Шизиков» отлить в канаву: так безопаснее, чем в мужском туалете, а шанс быть застуканным каким-нибудь патрульным копом в такое время суток столь ничтожен, что об этом и говорить-то смешно. Фонарь, разумеется, не горит, и на миг мне кажется, что я вижу Уилта Чемберлена,[89] но потом он подходит ближе, и я замечаю лапы, когти и удлиненную морду, кожу, похожую на старую слоновую кость. Через полчаса мы мирно сидим в кабинке ночного кабака на Брум-стрит, и официантка галлонами таскает ему черный кофе. У нее длинные светлые волосы и стройные ноги, а на груди розовой форменной блузки вышито «Салли», и вообще смотреть на нее приятно — пока не увидишь ее лица. Я обнаруживаю, что утыкаюсь в свою тарелку каждый раз, как только девушка подходит близко, и от этого мне становится тошно, грустно и все на свете бесит. Морда говорит что-то о том, что он никогда не учил алгебру и что четыре колеса мигом выбьют из меня всю дурь, а после того, как я упоминаю об этом, скалит зубы и говорит, что нынче с настоящими забойными колесами напряженка, но он совершенно случайно знает местечко, где их можно достать.
