Ознакомительная версия.
4 апреля. Я, разумеется, не хочу сказать, что в совершенстве изучил все четыре магических составляющих мира (из моих современников ближе всех после Эннеллия к этому подошел проклятый Веннтин). Однако старина Лаггеус, садясь за свой трактат, понимал в них еще меньше меня. Его извиняет то, что жил он за несколько сотен лет до наших дней и многого просто не знал».
Наддина перестала оглашать комнату вскриками, и Валлент, отвлеченный от дневника тишиной, повернулся к ней. Ножка шкафа все еще слабо шевелилась, но магический заряд, двигавший эту истертую, со следами крысиных укусов палку, явно иссякал, так что через несколько минут она должна была остановиться. Сама же хозяйка с усилием оправила подол и непонимающе уставилась на гостя. Очевидно, к ней в полной мере вернулся страх, испытанный ей в момент встречи с Валлентом. Но на этот раз он был вызван, вероятно, уже не каплей крови, истекшей из носа ее сожителя, а тем, с какой легкостью она забыла обо всем на свете, и страстью, с какой домогалась незнакомого человека.
– Бес… – прошептала она и медленно сдвинула ноги. Ощутив в себе инородный предмет, она закрылась платьем и запустила под него руку, затем извлекла оттуда неопрятный, блестящий кусок дерева и уставилась на него как на чудовищного слизняка.
Магистр усмехнулся, захлопнул жестяную коробку и поднялся. В этом доме делать ему больше было нечего.
Раскачиваясь в седле и ощущая боком приятную тяжесть приобретения, он размышлял над причинами, побудившими Мегаллина спрятать фолиант Крисса. Неужели он не хотел, чтобы и другие маги прошли его путем и приобщились к бесконечному океану жизненной силы? «А хочу ли этого я?» – спросил он себя и протянул руки к солнцу, клонившемуся к западу. Теплые вечерние лучи проникли ему под края воротника, мягко поглаживая лиловые «фурункулы» на шее. «От Мегаллина может начаться новый род людей, так же, как и он сам, подобных Богу, – подумал он. – Если ему повезло и у Маккафы родится мальчик. И если он был уверен в этом, то фолиант Крисса больше никому не нужен. Он даже мог его уничтожить, чтобы остаться единственным прародителем будущих жителей страны. Теперь понятно, почему он считал, будто за его портрет скоро дадут тысячу дукатов. На самом деле ему нет цены». Интересно, перейдут ли мощь и восприимчивость погибшего мага к его ребенку?
Но почему в таком случае он оставил после себя и желтую мазь, и трактат, и собственные лабораторные записи? Единственно разумным объяснением было то, что его попросту убили в самый разгар успешных экспериментов. И сделал это, скорее всего, «хирург» Шуггер – недаром же Таннига и Мегаллин обменялись письмами буквально накануне убийства.
Как, кроме того, могло получиться, что Орден не побывал хотя бы рядом с домом Мегаллина? Труд Крисса с легкостью обнаруживается простейшим амулетом, в чем успел убедиться Валлент. Может быть, Деррек решил, что белое свечение талисмана магического знания – всего лишь его реакция на многолетнее присутствие доме члена Ордена?
Эти мелкие вопросы какое-то время занимали Валлента, но потом он переключился на более приятные раздумья над тем, как он употребит мощь, которую подарит ему овладение магией жизни.
Глава 26. Пятидневная война
Пятая тетрадь была чуть-чуть тоньше, чем все остальные. Валлент разделил добытые им документы на четыре неравные части: левая, самая внушительная, состояла из старого дневника Мегаллина, сшитого им в журналы, вторая представляла собой тонкую стопку его поздних записей, в третьей лежали письма и несколько туманного содержания бумаг, а правая была образована фолиантом Крисса Кармельского и портретом Маккафы. Магистр обнаружил его среди бессистемных бумаг неясного назначения и смысла; как ни был он подготовлен узреть нечто необыкновенное, лицо тринадцатилетней девушки поразило его своей почти расцветшей, взрослой красотой. Она смотрела не на художника, а немного левее, что дало Буззу право изобразить у нее под нижними ресницами тонкую тень, неожиданно придавшую правильному девичьему лицу какой-то «неземной» отпечаток. Валлент некоторое время полюбовался юной Маккафой и отложил ее портрет в сторону.
Систематический подход требовал наличия на столе также лабораторного журнала и трудов Берттола и Лаггеуса, но они, к сожалению, хранились в Ордене и вряд ли могли быть вынесены из него. Издавна полагая, что последовательность в работе с документами – полезная вещь в любом расследовании, магистр вынул из первой стопки последнюю, пятую тетрадь погибшего мага.
«805. 17 января. Мой летний долг висит на мне, как камень. Осталось выплатить ровно половину, так что как раз к отпуску и рассчитаюсь.
14 марта. Наконец-то растаял снег на подоконнике. Правда, в последнюю неделю он напоминал скорее рыхлый, серый лед. Утром в моей комнате – яркий солнечный свет, и могучие силы природы бурлят в моем организме. Наплевать на бесконечные долги и заглянуть в «Эврану», что ли?
15 марта. Нет, больше я туда не пойду – дерут три шкуры, еще больше, чем в прошлом году! Буммонт сказал, что на улице лучше не знакомиться, а то могут возникнуть проблемы со здоровьем. Я шутки ради спросил у одной (в парке), сколько она берет – оказалось, расценки в два раза меньше, чем эвранские! Но Буммонт – специалист в этом деле, и я решил его послушаться.
29 мая. Вчера подумал: а не заказать ли себе нарядную рубаху? Финансы вроде бы позволяют. Варил прошлогоднюю свеклу (сгоряча купил на рынке фунтов 10 и с тех пор как только не готовил этот гнусный овощ!) и размышлял над фасоном и цветом. Закажу, наверное, похожую на Буммонтову – длиной чуть ли не до колен, в крупный яркий цветок, с тонким шелковым поясом. Такие сейчас носит зажиточная молодежь. Я же хоть пока и не слишком богат, но вскоре должен освободиться от бремени, которое взвалил на себя, а затем усугубил собственной невоздержанностью. Так вот, «Жемчужина» – самое престижное ателье в городе, и для имперских служащих у них установлена скидка (я так думаю, им за это налоги сбавили).
30 мая. Посоветовался с Буммонтом, и он одобрил мой план и даже одолжил мне двадцать дукатов до стипендии. Это будет первая одежда, которую я куплю себе самостоятельно. Заручившись Буммонтовой моральной поддержкой, после полудня я пошел на первый этаж (то есть в ателье) и смело сдался мастеру. Это оказалась уже немолодая женщина в совсем простом голубом платье. Она критично оглядела меня и спросила: «Что, и вам нужна распашонка?» Я смущенно кивнул, а три каких-то девицы (скорее всего, швеи или их помощницы) отвернулись и стали шушукаться, посматривая в мою сторону. «Вы знакомы с нашими расценками?» – на всякий случай спросила хозяйка ателье. Я опять кивнул, показал ей свое свидетельство имперского служащего (стажеры тоже люди!) и пробормотал: «Мне со скидкой». Печать Ордена не вызвала у нее удивления или испуга: очевидно, я был не единственным орденским модником. Кажется, у меня был довольно глуповатый вид, но она и не подумала улыбнуться (попробуй только посмейся над магом!), а вместо этого стала мне демонстрировать свою последнюю модель. «Материал, конечно, – шелк, длина – до бедер, внизу боковые разрезы, проймы – широкие и заниженные, очень широкие рукава (а запястья туго стянем манжетой)…» Она продолжала в том же духе, но я запомнил только «воротник шалькой, богато драпированный» и при этом куда-то «ниспадающий», широкие углы каких-то «полочек» и 5 серебряных застежек. Ее речи чуть не вогнали меня в транс, но она вдруг положила мне ладонь на локоть и спросила: «Цвет какой выбираете?» Тут уж я знал, что ответить (Буммонт надоумил!) и гордо говорю: «Тускло-красный». Она похвалила меня за истинно аристократический выбор и добавила: «Многие богатые люди предпочитают малиновые, но я уверена, что до следующего года этот оттенок не доживет». А потом меня одна (черненькая и не слишком симпатичная) из девиц обмеряла – прикладывала повсюду свою мерную веревку и записывала на бумажке числа. При этом так смущалась, что пару раз, по-моему, записала совсем не то, что нужно. Но я не был уверен и поэтому ничего не сказал, и кроме того, может быть, именно так и нужно замерять части тела?
Ознакомительная версия.
