— Ты мог бы сделать это по собственной инициативе.
— Мог, но не сделал. Боялся упрёков отца, не хотел лишний раз услышать, что не оправдал его надежд. Я даже не подозревал о его истинных намерениях... И потом, меня возмутил цинизм, с которым он использовал твоё имя, чтобы устранить меня с пути Брендона. Это было подло и безнравственно.
— И ты ответил той же монетой, — прокомментировал я. — Подлостью на подлость, безнравственностью на безнравственность. От обиды и унижения ты расколол нашу семью на два враждующих лагеря. Твоими стараниями Брендон и Бренда едва не превратились в отверженных из-за тех нелепых сплетен о них...
Тут Амадис коротко хохотнул:
— Ну, уж нет! Этого ты мне не пришьёшь. Никакой нужды порочить доброе имя близняшек не было. Они сами с пятнадцати лет старались вовсю, дискредитируя себя. Я не знаю, спали они друг с дружкой или только пробовали, но они так остро реагировали на самые невинные шутки в адрес их тесной дружбы, с таким негодованием отвергали любые намёки, так пылко и с таким жаром убеждали всех и каждого, что между ними ничего нет и быть не может... Впрочем, я не оправдываюсь. За время твоего отсутствия я наломал столько дров, что сейчас вот-вот вспыхнет пожар. И кровь, которая прольётся, будет на моей совести. А бедная глупышка Рахиль сейчас отчитывается перед своим Адонаем за то дурацкое упрямство, которое, в конечном итоге, привело к её смерти. Будь она менее амбициозной, менее честолюбивой и тщеславной... Да что и говорить! Всё равно прошлого не вернёшь и допущенных ошибок не исправишь.
— Как давно ты начал подумывать о том, чтобы уступить Брендону корону?
— Фактически с первого дня царствования. Как только я приступил к управлению государством, так сразу же понял, что ни черта у меня не получится.
— И всё-таки продолжал править. Почему?
— Если откровенно, то поначалу мне недоставало мужества открыто признать своё поражение. Порой очень трудно отличить гордость от гордыни, особенно когда твои оппоненты настроены крайне агрессивно и непримиримо. А потом появилась Рахиль, дела в Доме пошли на лад... гм, более или менее. Во всяком случае, сторонники Брендона перестали талдычить, что Дом разваливается прямо на глазах и предрекать моё скорое падение. Я обрёл твёрдую почву под ногами и уже мог разговаривать с оппозицией на равных, предлагать компромисс, а не сдаваться на милость победителей. Но тут... — он умолк в задумчивости.
— Но тут заупрямилась Рахиль, — подхватил я.
— Да, — кивнул Амадис. — Власть вскружила ей голову, она не хотела быть женой всего лишь верховного жреца, ей нужна была только корона.
— А ты не мог перечить ей ни в чём. Странный ты всё-таки человек, брат. Женщины от тебя без ума, но как только они становятся твоими, то обретают над тобой невероятную власть. Ты готов потакать любым их капризам. — Я немного помедлил, колеблясь, затем спросил: — А как это вообще получилось с вашим браком?
— Небось, тебе поведали басню о том, что якобы царь Давид подсунул мне свою дочку в роли троянского коня?
— Среди прочих я слышал и такую версию.
— Всё это бред сивой кобылы. Как, впрочем, и то, что я женился на Рахили, чтобы досадить родственникам. Никакого злого умысла ни с чьей стороны не было. Просто однажды наши дорожки пересеклись и... — Амадис не закончил и улыбнулся той особенной улыбкой, глубокий смысл которой, очевидно, способны постичь лишь самые прожжённые ловеласы. — Ты же знаешь, я люблю всех хорошеньких женщин, но в Рахили было что-то особенное; меня влекло к ней с неодолимой силой... Честное слово, мне её очень не хватает.
И тут я понял, что уже вынес свой вердикт. Передо мной был прежний Амадис, которого я хорошо знал и который, несмотря на все недостатки, мне нравился. Я хотел верить в его невиновность и испытал огромное облегчение, убедившись, что действительно верю ему. Амадис ещё тот фрукт, он горазд на многое, в том числе на подлость и коварство, но расчётливо убить женщину, тем более беременную женщину, тем более беременную его ребёнком и тем более сыном — нет, это не в его стиле.
— Яблони уже зацвели? — спросил я.
Амадис внимательно посмотрел на меня. В его глазах застыл немой вопрос.
— Да, — сказал он. — Как раз в цвету.
Я встал.
— Если не возражаешь, давай прогуляемся в саду. Я так соскучился по цветущим золотым яблоням.
Это был мой ответ. Амадис очень любил свой яблонёвый сад, где аккуратными рядами между узенькими аллейками росли карликовые деревья, которые дважды в году приносили небольшие сочные плоды с золотистой кожурой, а в период цветения источали дивный пьянящий аромат. Как-то раз, давным-давно, мы с Александром, желая свести счёты, устроили там дуэль до первой крови (между делом замечу, что я победил). Амадис, прознав об этом, был вне себя от ярости. Он назвал свой сад островком мира и согласия в бушующем океане страстей и строжайше запретил нам приходить туда, как он выразился, «с камнем за пазухой и со злом на уме». Я запомнил его слова.
Мы вместе вышли из кабинета и направились вдоль людного коридора к дальнему его концу, по пути привлекая к себе всеобщее внимание. На меня смотрели с любопытством, а на Амадиса — с неопределённостью... Да, да, я не оговорился — именно с неопределённостью. Все понимали, что дальнейшая судьба Амадиса зависит от меня, и теперь, глядя на нас, гадали, к какому выводу я пришёл и, соответственно, как им надлежит относиться к человеку, который совсем недавно был их королём. Кто он — мой пленник или же член будущего дуумвирата, духовный лидер Дома Света? Впрочем, тот факт, что мы шли рука об руку и мирно разговаривали, вселял надежду, что единство в семье будет восстановлено.
В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлёк молодой человек среднего роста, темноволосый и кареглазый. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределённости, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.
— Здравствуй, Джона, — сердечно произнёс Амадис, остановившись перед ним. — Ты хотел поговорить со мной?
— Я хотел засвидетельствовать вам своё почтение, милорд, — ответил он, то ли с английским, то ли с еврейским акцентом. — И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.
— Возвращаешься в Израиль?
— Нет, милорд. Там я уже был.
— Тебя не приняли?
— Можно сказать, что так. Его величество Давид отнёсся ко мне хорошо, зато другие дали понять, что моё присутствие в Доме нежелательно.
— И что думаешь делать?
Юноша, которого звали Джона, беспомощно пожал плечами:
