— Кэррой вьер Шайес, — отчеканил он, с ненавистью выплевывая даже не каждое слово — каждое созвучие этого имени. И рявкнул, заставив вздрогнуть и испуганно попятиться даже безумную в своем бесстрашии леди-правительницу: — Кто пригласил изгнанника?!
— Я повторяю, — не дождавшись ответа, зло продолжил Эрелайн, до боли, до побелевших костяшек стиснув пальцы. Боль — единственное, что удерживало его, не давая сорваться в безумие. — Кто. Пригласил. Его. Сюда?!
— Вы сошли с ума! Его просто не может здесь быть! — воскликнула Айори, не столько сейчас злящаяся, сколько растерянная.
— Я видел его здесь. Только что.
— Мы не…
Эрелайн не стал дослушивать, уже зная, что она скажет. Круто развернулся и, перебив ее, рявкнул замершим у стен стражникам:
— Закрыть ворота и двери! Никто не выйдет отсюда, пока я не скажу.
— Что вы делаете? — дрогнувшим голосом и почти с испугом спросила она, в отчаянии сжав пальцы на веере — так, что он не выдержал и надломился. Айори словно очнулась, и с прежней злостью, истекающей из гордыни, закончила: — И по какому праву?!
— Я делаю то, — вкрадчиво и обманчиво-мягко, почти сладко, но с пробивающимися опасными нотками, начал Эрелайн. И резко, хлестко продолжил: — Что должен был делать с самого начала. Величайшей глупостью было позволить вам отвечать за охрану, и больше я такой ошибки не допущу. Ваша небрежность стоила нам слишком дорого. Хотите, чтобы виновник случившегося ушел? Я этого не позволю.
— «Виновник»?! — изменившись в лице, повторила Айори. И, сощурив полыхнувшие расплавленным золотом глаза, прошипела: — А, может быть, это вы все подстроили?!
— Я? — на мгновение опешив от глупости ее заявления и как будто успокоившись, переспросил Эрелайн. И раздраженно добавил: — Зачем мне это?! Да и как бы я сделал это от вашего имени?
«Есть зачем, — вдруг осекся он. — Теперь того, что Ириенн проболтается, можно не опасаться. Иначе она умрет вместе со мной».
— Думаю, вы бы нашли, как! — выплюнула Айори. — А зачем — всегда можно придумать. Например, очернить нас. Или чтобы быть уверенным в том, что вьер Лиин вам ничем не угрожают.
— «Не угрожают вьер Лиин?» — с откровенной издевкой повторил Эрелайн, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. И продолжил уже по-другому, резко и жестко, — интересно, чем же вы можете мне угрожать? Войска в моих руках и верны мне. Власть, если я захочу, станет моей. Чего я должен бояться? Вас и ваших интриг? Сплетен, которые вы распускаете обо мне?
— Достаточно.
Эрелайн обернулся к лорду-правителю. Сине-свинцовый взгляд, тяжелый и злой, встретился с серым.
— Достаточно, — повторил Этвор, не изменяя своему обыкновенному тону. — Как лорд-правитель и как лорд дома Лунного света, на который пало подозрение, я обещаю оказывать содействие в расследовании. Что касается вьер Шайес, я не думаю, лорд Эрелайн, что ваши гвардейцы могли его пропустить, а никто из гостей — не узнать. Боюсь, вы обознались.
— Кэррой, — медленно, обманчиво спокойно начал Эрелайн, — был другом нашей семьи. И в первое время после трагедии — одним из моих ближайших советников. Можете поверить, я виделся с ним часто. Очень часто. А после случившегося его образ врезался в память до последней черты.
— Но его здесь нет, лорд, — жестко сказал Этвор.
Эрелайн глубоко вдохнул, в тщетной попытке сдержать рвущийся наружу гнев.
Успокоиться. Главное — успокоиться. И так слишком много эмоций, и так уже дважды почти перешел грань, сорвался: первый — когда понял, какой ритуал провела жрица, и второй — когда увидел Кэрроя.
Нет, о нем нельзя думать, иначе снова забвение, забвение и ярость. И ненависть — удушающая, сводящая с ума, ведущая к тьме.
Нельзя. О чем угодно, только не о нем. Хоть задачи решать, простейшие. Сложение, умножение, вычитание…
Или считать, до сотни. Хотя бы до сотни.
Раз. Два. Пять…
Семь… Десять…
Вдох застрял в груди, сбив со счета, когда волнующееся море теней вдруг задрожало — и сгустилось, обретая реальность.
И когда шепот, волнующе-сладкий, ожег шею жарким дыханием:
«Он все еще здесь. И ты знаешь об этом».
Ярость, еще какое-то мгновение назад владевшая им без остатка, ушла, уступив его измученную душу отчаянью. Силы враз оставили Эрелайна, и он едва не пошатнулся. Хотелось смеяться — взахлеб, запрокинув голову, до слез; выкрикивая, раз за разом, до сорванного горла: «Тебя нет!».
Но она была. Сотканная из мглистых теней и дыхания ночи, чернокосая, долгожданная и ненавидимая до боли; реальнее любого из цветистых наваждений с маской гостя в руках. Невидимая для глаз, но ощутимая кожей и оголенными истерзанными нервами.
Закрыть глаза — и выдохнуть, не размыкая губ; только для нее:
«Знаю».
Свет торопливо зажженных свечей, рассыпающийся по залу искристыми радужными отблесками, дробящийся в зеркалах, отступает. И он может почти что увидеть ее: невыразимо прекрасную, бесконечно жестокую, одержимую… Ее, обретающую черты только в безлунные ночи.
…Тьма прильнула к нему, как кошка — ласково, жеманно. Обвила шею, коснулась коготками груди и прошептала:
«Мы можем убить его, прямо сейчас. Он не успеет уйти. Только выпусти меня…»
Если бы Эрелайн мог, он бы рассмеялся, хрипло и зло.
«Выпустить тебя? Здесь, среди сотни aelvis, просто для того, чтобы покончить с Кэрроем? Обменять его жизнь — на сотни? Я не соглашусь на такое, никогда».
Но она услышала — и слова, и не вырвавшийся из груди смех. И рассмеялась в ответ, в полный голос — красивый, низкий, бархатистый — словно не боясь быть услышанной.
«Неужели? Можешь лгать о справедливости другим, но не мне. Я знаю, что тобой движут гораздо менее высокие чувства. Назвать их, или скажешь сам?»
И, слыша его молчание, начала со смешком:
«Ненависть, гордость, отчаянье, злость… продолжать?»
«Я боролся с тобой столько лет… — негромко не сказал — подумал Эрелайн, но в этом живом царстве тени, дымчато-сером, мглисто-черным, мысль воплотилась шепотом. — И не сдамся сейчас».
И добавил, неожиданно жестко, несмотря на оставившие его силы:
«Никогда не сдамся».
«Я — это ты, — мягкий, вкрадчивый шепот то убыстрялся, то замедлялся — и завораживал, почти дурманил. — Тебе не победить. Зачем тогда сражаться?»
«Чтобы не проиграть».
«Ты в любом случае проиграешь!»
Тьма, еще мгновение назад ласково обнимающая плечи, стиснула их, больно впившись когтями. Но почти сразу опомнилась — и, спрятав их, вновь прильнула гибким станом.
«Выпусти меня — и мы будем вместе. Навсегда. Идти шаг в шаг, рука об руку — только я и ты. И наша вечность».
