Когда Михаил Гарджели одаривал университет обаянием и финансовой помощью, кладовщице, очевидно, не досталось ни того, ни другого.
– Сейчас, – сказала Настя, глядя на свою прошлую жизнь в трех картонных коробках. Само собой разумеется, что Михаил Гарджели лично не укладывал и не относил сюда эти вещи; это сделали другие люди, они все сделали замечательно, аккуратно…
Как бы вызвать их еще раз, чтобы они отнесли эти коробки наверх? Две из трех выглядели просто неприподъемными.
– Я возьму вот эту, – Настя взяла самую маленькую из трех и, чувствуя себя довольно глупо, посмотрела вверх, в потолок – может быть, все-таки…
Нет, никто сочувственно не наблюдал за ней с небес, никто не собирался по старой памяти устраивать для Насти Колесниковой маленькие бытовые чудеса.
– А остальное кому оставишь? – поинтересовалась кладовщица. – Я сейчас закроюсь, и до понедельника…
– Я быстро, – сказала Настя. – Эту коробку отвезу наверх, найду кого-нибудь, кто поможет….
– Пять минут! – крикнула кладовщица ей в спину.
Хотя с помощниками тоже все непросто. Начало июля, все знакомые уже разъехались на каникулы… Да, и еще сломанный лифт.
– Вот блин, – сказала Настя. Пора было вспоминать, как ходят на шестой этаж пешком.
Как и подсказывала ей память, занятие это было не из приятных, особенно если тащить под мышкой коробку с прошлой жизнью. Особенно если на ступеньках между четвертым и пятым этажами сидят всякие дуры…
– Можно, я пройду?
– А я чего, мешаю, что ли?
– Мешаешь.
– Ничего я не мешаю.
– Мне лучше знать, наверное….
– Да проходи уже, что ли, овца…
– От овцы слышу!
Это вырывается у Насти автоматически, и она, обхватив руками коробку и прижавшись боком к стене, улыбается: как в старые добрые времена….
– Понаехали тут, – бормочет сидящая на ступеньках девица в синем с попугаями халате и раздраженно бросает окурок в сторону урны. – Что в деревне-то не сидится? Если все в город учиться поедут, кто ж коров-то будет доить?
Настя не верит своим глазам:
– Монахова?
– Чего? – та вскидывает голову. – А, это ты… Я думала, абитура всякая шляется.
– Монахова, – с чувством повторяет Настя, заряжая это слово сразу несколькими посланиями, которые Ирка должна уловить просто так, безо всяких утомительных словесных расшифровок. – Первое – ты чего, спятила? Мы с тобой не виделись почти целый год, со мной столько всякого случилось… Вообще-то, с тобой, наверное, тоже. Иначе бы ты не сидела на общежитской лестнице в таком виде. Второе – чего это ты сидишь тут в таком виде? Ты хоть в зеркало-то на себя смотрела? В этом месяце? Что это вообще такое с волосами и… Ты чего, ревела, что ли? Монахова, ты меня пугаешь, а меня, знаешь ли, теперь непросто напугать…
– Не надо так на меня таращиться, – говорит Монахова. – В зоопарк поезжай, найди там крокодила и строй ему глазки.
– Монахова, – потрясенно говорит Настя.
– Двадцать лет как Монахова. И вообще, не думай, что я тебя простила!
– Простила?
Настя смутно припоминает, что прошлым летом они с Монаховой поругались, но что же там такое случилось, что Ирка до сих пор дуется?
– Ты, Колесникова, как попугай стала, по три раза одно и то же повторяешь. Сначала «Монахова, Монахова…», теперь – «простила, простила…». Иди уже в свои апартаменты, не топчись на могиле.
– Какие апартаменты? И… на какой могиле?
– Твои апартаменты. Моя могила. Здесь, на этой лестнице. Здесь я себя похоронила.
Настя вздохнула:
– Слушай, захоронение нечесаное, мне нужно коробки перетащить из камеры хранения. Пошли, поможешь, а потом я буду разгонять твою грусть-печаль.
– Ящик, – мрачно сказала Монахова. – Ящик пива, не меньше.
– Ты уписаешься, деточка…
– Не волнуйся, просто поставь ящик и отойди в сторону, – она встала, стряхнула с себя пепел, крошки и еще какой-то мусор. – Что там за коробки?
2
Собственно, ящика и не понадобилось. Нужно было просто завести Монахову в комнату, усадить ее на кровать, дать ее хлебнуть пива, а потом сесть напротив и слушать полтора часа подряд душераздирающую историю под условным названием «И как только я наконец поверила в любовь, он оказался козлом и изменщиком». В принципе, ничего оригинального, но услышать такое именно от Монаховой Настя никак не ожидала. Ирка всегда выстраивала личную жизнь по законам рыночной экономики, считая себя крайне выгодным предложением и тщательно отбирая инвесторов для развития себя как проекта. Чувства в этом процессе не участвовали, они были надежно заперты в банковской ячейке, чтобы демонстрировать их особенно перспективным инвесторам, и то по большим праздникам. В повседневной жизни чувства были заменены калькулятором, что, по мнению Монаховой, было гораздо удобнее.
Но, как поется в старой песенке, беда нечаянно нагрянет, когда ее ну совершенно не ждешь. То есть в песне-то поется, конечно же, про любовь, но для Монаховой в данном случае это было одно и то же. Банковская ячейка вдруг взорвалась изнутри, а калькулятор сломался. Жизнь пошла под откос.
– Это у которого фирма по производству водопроводных труб? – из вежливости поинтересовалась Настя.
– С трубами я закончила еще осенью, – махнула рукой Монахова. – У Стасика, – голос ее дрогнул, – кирпичный завод. Какие-то специальные кирпичи, ну очень специальные, очень замечательные… Он всегда любил про них поговорить…
«Так он ушел от тебя к кирпичам?» – родился у Насти вполне логичный вопрос, но вслух она его задавать не стала, ибо хотела остаться живой и здоровой.
– Сначала все было как обычно, – говорила Монахова. – Встречались два-три раза в неделю, рестораны, пансионаты, клубы… В Москву я с ним ездила… В Финляндию на Новый год. А потом… Вот не поверишь, вступило вот тут, – она показала на левую сторону груди. – И не отпускает. И если я его не вижу хотя бы день, то там такая боль, такая боль… Я сначала даже к врачу сходила, обследовалась… Мало ли?
– Ага, – сказала Настя.
– Нет, все оказалась в порядке. «Чего ж мне тогда так плохо?» – думаю. В смысле без него – плохо, с ним – хорошо. Со Стасиком.
– Бывает, – сказала Настя.
Короче говоря, бизнес-план Монаховой сгорел синим пламенем. Изначально предполагалось, что, когда Стасик инвестирует недостающую сумму для покупки однокомнатной квартиры, можно будет подбить баланс и двинуться дальше, но тут Монахова с ужасом обнаружила, что у нее есть сердце и сердцем она прикипела к Стасику не за рентабельность его капиталовложений, а по каким-то иным, совершенно нерациональным мотивам.
