Ознакомительная версия.
– «Дверь в стене» – это о чем? – удивленно спрашивает Веня, весьма довольный моей светской активностью, но и озадаченный изрядно. Прежде на его памяти я был скорее тихоней, чем выскочкой.
– Это история человека по имени Лайонел Уоллес, которому однажды, в раннем детстве, удалось открыть волшебную зеленую дверь в белой стене, ведущую в прекрасное неведомое. Впрочем, он почти сразу же нарушил некий ритуальный запрет и утратил обретенный рай. Но история на этом не заканчивается. Счастливчик Уоллес еще несколько раз натыкался на свою чудесную зеленую дверь, в самых неожиданных местах, и всякий раз проходил мимо. Один раз потому, что опаздывал в школу, потом у него был экзамен в университете, потом беседа с начальником или еще что-то… Всех подробностей я не помню: это же не мой любимый рассказ. А вот Макс смертельно завидовал Лайонелу Уоллесу. Говорил, что надо быть сволочью и кретином, чтобы раз за разом упускать такой шанс. Очень переживал… Подозреваю, он, даже став взрослым, не перестал верить в подлинность этой истории. Мне кажется, он действительно искал зеленую дверь в белой стене во время своих одиноких прогулок по городу. И – если это так – увы, безрезультатно…
– Рассказ Уэллса заканчивается сообщением, что Лайонел Уоллес был найден мертвым в глубокой яме, близ Восточно-Кенсингтонского вокзала? – уточняет высокая женщина в пестром индейском пончо. – Я ничего не перепутала?
– А, вы тоже читали «Дверь в стене»? Да, именно так она и заканчивается.
– В таком случае не спешите с выводами, – улыбается она. – Уэллс, насколько я помню, пишет в финале: «Кто знает, что ему открылось?» – или что-то в таком роде. Подталкивает читателя к выводу, что мертвое тело в яме – лишь видимость, маскировка, чтобы родственники и друзья не трудились разыскивать того, кто открыл дверь в неизвестность. Может быть, и ваш друг тоже открыл какую-то свою дверь?
– Не знаю. Дверь, говорите?.. Хорошо, если так. Он был славным человеком, хотя эта выставка, – посылаю приветственный жест черно-белым жующим на стенах, – скорее свидетельствует об обратном, да?
– Эта выставка свидетельствует лишь о том, что он был большим мастером, – строго говорит женщина в пончо. – И более ни о чем.
«Отлично, парень, – ухмыляюсь про себя, посылая привет своему мертвому двойнику. – Ты уже становишься любимцем публики. Так держать».
Согласно Калачакре, все внешние явления и процессы взаимосвязаны с телом и психикой человека, поэтому, изменяя себя, человек изменяет и мир.
Жизнь моя словно бы с цепи сорвалась: завертелась, закружилась, переполнилась событиями. Я более не наблюдаю ее со стороны, а принимаю весьма активное, порой причудливое участие. Текущие дела то и дело соприкасаются с моим мельтешащим в пространстве телом и лопаются, как мыльные пузыри. Одни – потому, что я с ними справляюсь, другие – потому, что я их похериваю. Но мне сейчас все сходит с рук: я забавляюсь. Развлекаю себя и заодно окружающих, всех, кто под руку подвернется. Выполняю условия Пражского договора с судьбой и собой, любимым, несусь вперед очертя голову, не вспоминая о том, что с детства обучен бояться и грустить.
Кажется, у меня неплохо получается.
Покойник наш тоже делает некоторые успехи, о нем периодически пишут какие-то мелкие заметки в вечерних газетах; правда, пока Венины мечты о богатых коллекционерах остаются мечтами: за год ему удалось продать десяток работ маленькому вежливому голландцу, да и то по дешевке. Говорит, мы опоздали, мода на русских художников уже сошла на нет – ну и черт с ней. В мире и без того достаточно способов заработать. В частности, протирая штаны на книжном складе в ожидании выручки.
Впрочем, теперь на моем месте все чаще дежурит специально выдрессированная пожилая девушка Лена, старательная и ответственная. Я наведываюсь лишь в критических ситуациях или когда меня посещает желание прогуляться по Тверской. А в промежутках между редкими визитами на службу обретаюсь во вновь арендованной студии на улице Красикова. Круг моих деловых знакомств существенно расширился благодаря суете вокруг моего покойного тезки (я, кажется, уже сам начинаю забывать о том, что талантливый мертвый мизантроп Макс Фрай – вымышленный персонаж; его угрюмая физиономия стоит у меня перед глазами как живая, и, между прочим, почти никакого сходства с моим нынешним зеркальным отражением!).
У него своя карьера, а у меня – своя, и еще неизвестно, кто из нас лучше устроился. Довольно быстро выяснилось, что мне теперь весьма удаются портреты. Вероятно, мистическое слияние фотографа с моделью все же как-то влияет на конечный результат; по крайней мере, мои клиенты получались красавчиками, все до единого. О клиентках, каковых подавляющее большинство, и говорить нечего: когда они взирают на собственные двухмерные копии моего производства, у них за спиной вырастают прозрачные, но вполне осязаемые стрекозьи крылышки.
К лету девяносто четвертого года я снимал уже почти исключительно начинающих моделей – тех, кому не по карману золотые объективы моих звездных коллег. Мои услуги относительно дешевы, и это справедливо: я все же силен не мастерством (его как раз не хватает) и не новейшими спецэффектами (они мне не по зубам), а исключительно легкостью рук, за которую грешно требовать надбавку. Заодно удовлетворяю любопытство, постигая загадочные женские души изнутри, во всем их (много-? едино-?) – образии.
Я на собственном опыте убедился, что большинство женщин действительно созданы для любви (поклон гадалке Олле), только теперь я воспринимаю эту формулу не как сентиментальную банальность, а как печальный, в сущности, приговор. «Быть созданной для любви» – для женщины это означает всего лишь постоянную готовность обречь себя на тягостную, болезненную зависимость от другого человека – чуть ли не первого, кто под руку подвернется. Именно поэтому их и превращают в прислугу: в любом обществе, в любой культуре, – думал я. – Возможности шантажа практически безграничны, а значит, велик соблазн обернуть дело себе на пользу…
Зато женщин, созданных не для любви, а с какой-то иной, непостижимой целью, я научился распознавать сразу, не прибегая к помощи всемогущего Сашкиного «Nikon»’а. Достаточно взгляда, жеста, улыбки, невзначай брошенного замечания. Их присутствие оказывает на меня гипнотическое воздействие. Они кажутся мне загадочными, почти священными существами; понимаю, что именно среди них следует вербовать друзей, союзников и даже поводырей. Маша, прекрасная обитательница моих сновидений, несомненно, принадлежала к этой породе. Впрочем, не только она. И ее грозная копия по имени Ада, и моя старинная подружка Ташка, и гадалка Олла, и таинственным образом исчезнувшая немка Клара, и хрупкая блондинка, научившая меня носиться с закрытыми глазами от одной судьбы к другой, и «Белая Колдунья» Раиса, и Таня в пестрой шубке, чье присутствие помогло мне пережить худшую из ночей, и даже строгая незнакомка в пончо, с которой мы обсуждали рассказ Уэллса – все женщины, приложившие руку к моей судьбе. Прочие не в счет. Возможно, их просто не было…
Ознакомительная версия.
