— Кому оно нужно, твое терпение? — Темный силуэт выступил из огня и встал перед Владигором, держа в одной руке пергаментный свиток, а в другой — пестрое орлиное перо.
Свиток был густо покрыт мелкими черными значками, а с конца пера капали темно-рубиновые капли.
— Довольно упираться, князь! — угрюмо гудела фигура, подступая к Владигору и протягивая ему перо и свиток. — Подпиши здесь, и дело с концом! Всего-то одна закорючка — хрен ли из-за такой ерунды мучиться!..
— Для кого-то, может, и ерунда, — прошептал князь, облизнув опаленные губы, — а я свою душу за понюшку табака не продаю. А тебя, Ерыга, я помню: как при жизни холуем был, так и здесь на побегушках служишь. Думаешь, если там тебе удалось меня в погреб столкнуть, так и здесь подфартит, — врешь, бес, кончился твой фарт!
— Воскресить обещали, всего как есть, во плоти, — бубнил Ерыга, тыча в грудь Владигора опаленным перьевым опахалом, — надо, говорят, чтобы все косточки в одном месте лежали, а мясцо нарастить — дело нехитрое… И вот лежат, ждут, так что прикладывай, князь, свою светлую ручку, и покончим мы с этим делом.
— И здесь тебя, дурака, надули! — усмехнулся князь. — Вот уж воистину: каким в колыбельку — таким и в могилку!..
— В могилку! В могилку! — радостно взвыли бесы. — Сам князь приказал! Тащите, фурии, его на муки! Губите без возврата! Без возврата!..
Перо и свиток вспыхнули и исчезли в холодной голубой вспышке, а из бушующего вокруг князя пламени высунулись десятки когтистых лап, тотчас в клочья растерзавших оцепеневшего от ужаса призрака. Ерыга хотел еще что-то крикнуть напоследок, но все случилось так быстро, что он так и исчез из глаз Владигора с распяленным в беззвучном крике ртом.
И вдруг все смолкло. Огонь пожрала тьма, боль во всем теле князя утихла, и перед его глазами возникли стены тронного зала в княжеском тереме: частые оконные переплеты, забранные цветными пластиночками слюды, пышные ковры в простенках, увешанные скрещенными мечами, щитами и доспехами, тускло поблескивающими в лучах восходящего солнца.
Княжеский трон стоял на помосте перед дальней стеной, и к его подножию вела широкая ковровая дорожка, усыпанная золотистыми зернами пшеницы. По обе стороны от трона стояли Берсень и Ракел в дорогих бархатных кафтанах и вышитых штанах, заправленных в мягкие голенища сафьяновых сапожек. При виде Владигора оба воина сняли шапки и низко склонили перед ним головы.
Князь пошел к трону, чувствуя, как перекатываются твердые пшеничные зерна под подошвами его сапог. Следом за ним в двери тронного зала стали один за другим входить придворные: конюшие, стряпчие, толмачи и прочие. Они молча вставали вдоль стен, стараясь не перекрывать окна своими широкими спинами и держа перед собой развернутые берестяные грамоты с сургучными печатями на длинных шелковых шнурках. В полной тишине Владигор подошел к помосту, поднялся по ступеням, сел на троне и ясным, спокойным взглядом окинул ряды своих подданных.
— Князь, рассуди!.. Князь, помилуй!.. Не прогневайся, княже милостивый, очи заволокло, себя не помнили!.. — вразнобой заныли и запричитали они, с мягким стуком падая на колени и выставляя перед собой мелко исписанные свитки.
— Что это у них? — спросил князь, наклоняясь к Берсеню.
— Вины свои писали, — сказал старый тысяцкий, — всю ночь перьями скрипели, весь пол в Посольском Приказе чернилами залили.
— Чернилами, говоришь? — с усмешкой перебил Владигор, глядя, как со всех сторон ползут к его трону широкие нечесаные затылки, шевелящиеся лопатки и подрагивающие зады. — Ну ежели только чернилами, то я прощаю. Слышите, вы, я вас всех прощаю!
— И нас тоже? — поднялись над благоговейно притихшей толпой головы Техи и Гохи.
— А чем вы хуже других? — спросил князь. — Чай, не по доброй воле жилы из Леся тянули?
— Да провалиться нам в землю на три аршина, ежели мы хоть одну душу от тела в охотку отлучили! — завопил Гоха, пробившись сквозь толпу и рухнув на ступени перед троном.
— Не свою волю творили, помереть мне на этом месте, ежели вру! — прогудел Теха.
— Всё они! Они, злыдни! — подхватил Гоха, стуча лбом о половицу и указывая в толпу грязным от засохшей крови пальцем.
— Невиноватые мы!.. Сами не ведали, что творили!.. — нестройно заголосили вышитые кафтаны, выставляя на князя широкие курчавые бороды. — Бес попутал!..
Бросив беглый взгляд на пеструю мозаику человеческих лиц, князь различил среди них сухую желтую физиономию Десняка и раздутую от водянки рожу Дувана. Все они подобострастно глядели на Владигора и дрожащими руками протягивали ему свои шуршащие свитки с болтающимися на шнурках печатями.
— Не надо этого, уберите! — усмехнулся князь, слабо махнув рукой. — Я теперь и сам все знаю, без вашей писанины. Кто и где товары запретные скрывает, кто девок своих дворовых брюхатит почем зря, кто калик перехожих псами травит, кто помощи просит у нечистой силы на лихие дела, кто голь кабацкую на бунты подбивает, — так что читать мне ваши депеши надобности нет.
— Повинны, князь! Животами своими отслужим, только прикажи: кому хошь пасти порвем! — гундосили в толпе, по мере того как Владигор перечислял грехи и преступления, когда-то совершенные в глубокой тайне от княжеского взора.
— Ну что вы за народ! — вздохнул князь. — Чуть что, сразу пасти рвать, головы рубить!.. Так и будем друг друга крошить до той поры, пока на земле с десяток калек останется, таких, что уже и ложку ко рту сами поднести не могут, не то что чужую глотку перегрызть.
— Не вели казнить! — разнеслись под сводами повинные вздохи. — Нам, дуракам, невдомек, что в светлой твоей голове творится! Что прикажешь, то и исполним!
— Сожгите ваши повинные грамоты на костре! — медленно произнес Владигор. — На площади, перед всем народом! Сожгите и повинитесь! А я все вам прощаю, все грехи ваши, ибо устоять в смуте часто выше сил человеческих, уж больно велик соблазн из своей шкуры выскочить, выше головы прыгнуть, судьбу обмануть. На этом-то бес и ловит слабые души. Идите и впредь не грешите! А кто по какому ведомству трудился, пусть продолжает труды свои, но по правде, по закону и чувству душевному: душа всегда шепнет, если против совести пойдешь, — ее голос и слушайте. Все понятно?
— Да так-то на словах вроде оно и понятно, а как до дела, до живого человека дойдет, так тут бес и воткнет перо под ребро! — прогудел бывший казначей Дуван, тяжело поднимаясь с колен. — Ну и сорвешься, избудешь гнев свой на невинной душе.
— А нам куда идти? — заныли в один голос Теха и Гоха. — Всю жисть от дыбы да от кнута кормимся, а таперича что нам делать, когда простил ты нас всех, князь светлоликий, солнышко красное? Разве что воренка на кол посадить осталось, чтоб никакой смуты впредь его именем не учинилось…