Церковь действительно была очень маленькая.
И все же это была церковь, место, где люди молятся, такая же, какие можно встретить по всему миру. В англиканской общине никогда не заходит солнце. Его с детства учили почтению к таким вещам, он принимал это как единственную реальность и уважал всю свою жизнь. Его семья каждое воскресенье ходила в церковь. Они никогда не обсуждали религиозные вопросы. Это просто всегда было с ними – это было естественно, как дыхание. Танцевать нагишом в церкви по правилам игры не положено. Джентльмены вообще так не поступают, тем более в церкви.
– Умбатон! – произнесла мисс Пимм где-то сзади.
Ничего не получится. Все это гигантское, неслыханное надувательство. Безумие.
Омбай фала, инкутин…
Он не плакал вот уже несколько дней. Может, он просто миновал эту стадию? Может, он погрузился на новый уровень безумия, с бредовыми мечтаниями о полетах к другим мирам, где люди пересаживаются с велосипедов на машины, не преодолевая при этом реального пространства? Может, он – что бы там ни говорили ему его чувства – сидит сейчас в смирительной рубашке в камере для буйнопомешанных?
Он снова чувствовал свою правую руку. Рука не очень болела, но он чувствовал ее. Он недоверчиво покосился на повязку и попытался расслабить невидимые пальцы. Он стоял уже перед самым алтарем. Самый центр виртуальности, говорила она. Вздор!
Он вздрогнул.
Он отвернулся от алтаря. Свежие чайные розы и хризантемы в медных вазах. Здоровому человеку не положено разгуливать по церкви в раздетом виде. Это неправильно! Что, ради всего святого, сказал бы на это отец? Или мать, будь она еще жива, – ее бы это потрясло до глубины души. Или тетушки, несметный легион тетушек?
Остальные двое шли к нему по проходу.
– Капитан Смедли! – Резкий голос мисс Пимм замечательно резонировал в этой каменной гробнице. – Я же просила вас раздеться. Совсем.
– После репетиции в одежде.
– Нет, капитан, сейчас же! Вам не достичь необходимого настроя, если вы будете отвлекаться по мелочам. Вам потребуется время привыкнуть. Трусы долой!
Свирепо посмотрев на нее, он повернулся к ней спиной. Раздевшись окончательно, он не знал, что делать дальше. Не оставлять же одежду и белье здесь, чтобы их нашли поутру прихожане? Он оглянулся через плечо. Мисс Пимм смотрела на него, сложив руки на груди. Он мог представить, как она постукивает носком туфли по полу.
– Давайте сюда, – нетерпеливо сказала она. – Я положу их в ризницу, когда буду уходить. Ох, капитан, право! В первый раз я увидела обнаженного мужчину несколько сотен лет назад, и с тех пор ваши прелести не изменились ничуть.
Он передал ей сверток.
– Спасибо. И ваши бинты. Тогда начнем.
Наставница обучала их ритуальным движениям для «Омбай фала». Они прошли все в замедленном ритме, жест за жестом, и чем дольше тянулся этот фарс, тем хуже чувствовал себя Смедли. Он не без удовольствия заметил, что Экзетер начал дрожать. Правда, перейдя на положенную скорость, они немного согрелись. И все равно начал дрожать уже и он сам. Он решил, что температура тут ни при чем. Нервы.
Странное дело, мисс Пимм, казалось, было холоднее всех, хотя она единственная осталась полностью одета. Зато свирепостью своей она превосходила лисицу во время гона – она кричала на них при малейшей ошибке. Она то и дело косилась на часы.
Хоть что-то, понял Смедли, он схватывает быстрее Эдварда Экзетера. Экзетер казался растерянным, даже жалким. Тоскует по Алисе? Только сейчас понял, что никогда больше не увидит ее? Он даже не сможет послать ей открытку. Погубители не прекратят охоту за ним до тех пор, пока он не исполнит пророчество или не погибнет. Или ему просто не хочется переходить?
Мисс Пимм удобно устроилась в первом ряду и поставила барабан на колени.
– А теперь попробуем с музыкой. Стих первый. Готовы? Раз, два…
– Омбай фала, – запел Смедли, отрывая от пола левую ногу и поднимая обрубок руки над головой, – инкутин.
Экзетер повторял его движения. Они двигались по кругу. Как ни странно, первый стих они прошли без ошибок – по крайней мере Смедли показалось, что все вышло как надо, да и старший сержант Пимм не перебивала их.
– Неплохо, – признала она, когда они выкрикнули завершающее «Хосагил!».
– Эдвард, вы пару раз забыли слова, не так ли? Капитан, вы слегка сбиваетесь с ритма. Может, это нога вам мешает?
Шрам на запястье был багрово-красным, но очень аккуратным. Заурядные царапины на ноге казались куда страшнее. Он сравнил две свои руки, думая, не мешает ли ему здоровая.
– Попробуем еще раз. – Мисс Пимм снова покосилась на часы. – И повнимательнее! Мне не хотелось бы прорываться отсюда с боем. Начнем прямо сейчас и будем повторять, пока не получится. Готовы? О, чуть не забыла… Счастливого пути?
Смедли в первый раз увидел на ее лице настоящую улыбку. Она сделала ее почти красивой, чего он уж никак не ожидал, но он был не в настроении обмениваться улыбками. Он то и дело ожидал, что она разразится смехом и закричит: «С первым апреля!»
– Спасибо за пожелание, – холодно ответил он.
– Спасибо за все, – сказал Экзетер, но и он не улыбался, а мисс Пимм отозвалась на это дробью пальцев по барабану.
Смедли вздрогнул и стал ждать начала ритма. Неправильно все это! В детстве он относился к религии серьезно, потому что так поступали его родители. Вот оно… Дум-де, дум-де, дум-дум-дум… В Фэллоу он делал то, что делали все другие…
– Омбай фала, инкутин, – пел он.
В старших классах он пережил всеобщие увлечения буддизмом, атеизмом, агностицизмом и всеми прочими эзотерическими -измами, которые подворачивались под руку.
Правая нога, левая рука.
Смедли так и не понял окончательно, какой из этих -измов ему понравился больше других. Записываясь добровольцем в армию, он, не особо размышляя, проставил в анкете в графе «религия» «англиканскую церковь».
– Инду мака, саса ду.
Он всегда участвовал в церковных процессиях по воскресеньям. Во Фландрии он несколько раз молился от всего сердца, плача и моля милосердного бога, любого бога, какого угодно бога. В окопах нет атеистов…
Скачок, наклон, скачок, наклон…
Когда опасность проходила, ему всегда становилось стыдно за свою трусость и чуть меньше – за веру неизвестно в кого. Какой милосердный бог мог позволить, чтобы началась эта война – и зачем? Чтобы какие-то перетрусившие сукины дети покаялись в своих грехах?
– Айба айба нопа ду.
Какие грехи он вообще успел совершить? У него и возможности-то такой не было.
