— Что ж, приму это как ответ, — усмехнулся Роджер, снова став насмешливым. — И как братское благословение. Теперь можно не опасаться, что в один прекрасный момент ты решишь, будто твои братские чувства оскорблены… Что ж, не буду больше задерживать.
Он отвесил Грэму небрежный поклон, развернулся и легко пошел по коридору. Ошарашенный Грэм постепенно приходил в себя. Что же это такое творится? Роджер приносил извинения и чуть ли не исспрашивал его благословения на продолжение отношений с Гатой? Это просто Безымянный знает что, в сердцах подумал Грэм, прошел наконец в кабинет и уселся за стол. Впрочем, сегодня сосредоточиться на делах уже не получилось бы. Разговор с Роджером выбил его из колеи.
Но, по крайней мере, похоже было, что скучной и размеренной жизни в усадьбе пришел конец.
7
Однако же почти ничего не изменилось: Роджер продолжал заниматься с княжной фехтованием, но предпочитал сражаться с Грэмом, и по-прежнему предпочитал общество Илис всем прочим. Гате он уделял ровно столько же внимания, сколько всегда, а та вовсе не искала его общества и не набивалась ему в компанию, и по-прежнему ходила в синяках и порезах после его уроков. Никаких нежных взглядов и прочего между ними замечено не было, что и неудивительно: оба являлись в высшей степени практичными людьми.
Зато ночная жизнь, как полагал Грэм, стала гораздо разнообразнее. Сам он в ней участия не принимал, поскольку большую часть ночи проводил, бодрствуя в одиночестве, но подозревал, что пропускает многое. Роджер, во всяком случае, времени не терял, и Грэм только удивлялся, когда он спит, да и спит ли вообще? Часть времени он проводил с Илис, сидя у нее в комнате или болтаясь вместе с ней по окрестным полям, дальше разговоров дело у них не шло. После большинства из этих разговоров Роджер или становился раздраженно-злым, и трогать его тогда было небезопасно, или погружался в пучины мрачной меланхолии, и тогда смотреть на него было страшновато. Грэм думал, что истрийская девчонка скоро совсем его изведет, и продолжал искать случая поговорить с ней наедине.
Если же Роджер был не с Илис, то найти его можно было в обществе Гаты. Насчет того, как они проводили время, никаких сомнений не возникало, но волновался Грэм уже гораздо меньше. Пожалуй, окончательно успокоили его донельзя счастливые глаза сестры и ее почти детская оживленность. Правда, чем веселее была княжна, тем глубже становилась меланхолия Роджера.
Что касается самого Грэма, то он с некоторым удивлением обнаружил, что никто из его спутников особо в нем не нуждается, и с некоторых пор он большую часть времени проводит один. Это его неожиданно задело. Он не считал себя общительным человеком и предпочитал быть в одиночестве, но теперь ему этого почему-то не хотелось. Может быть, он просто привык, что рядом всегда Илис и Роджер, хотя раньше часто сетовал, что они донимают его. Но теперь от него не требовалось принимать никаких решений, и обращаться к нему стали редко. Трое его друзей были настолько заняты друг другом, что про Грэма почти не вспоминали.
И однажды он решил: что ж, теперь я им не очень-то нужен, а раз так, нет нужды оставаться здесь более. Если раньше он надеялся обрести дом, осесть в уединенном поместье, то теперь понял, что ничего не выйдет. Да, здесь было спокойно и уютно, но не нашлось главного — человека, который нуждался бы в Грэме и сам был бы ему нужен. Никто не огорчился бы из-за его отсутствия. Сознавать это было грустно, но что поделать — Грэм сам себя так поставил.
Пора было уходить, чтобы окончательно не заплыть жиром, но почему-то он медлил. Странное душевное смятение охватило его: половина его существа рвалась на волю, в дорогу, ей было тесно в стенах небольшого уютного дома, а вторая половина с тоской думала о том, что скоро придется покинуть эти места. Подобной раздвоенности Грэм за собой не припоминал.
Так он промаялся до конца апреля. Наверное, он выглядел в эти дни странно, потому что даже Роджер, и сам какой-то особенно скучный и сумрачный, заинтересовался, что с ним неладно. Грэм, измученный внутренним разладом, не выдержал и рассказал. Был уже поздний вечер, и они с Роджером сидели в гостиной; обе девушки гуляли по полям. Роджер выслушал его молча, и еще долго молчал после того, как он закончил. Грэм уже думал, что не дождется никаких комментариев, но Роджер вдруг сказал:
— Понимаю тебя, Соло. Мне и самому муторно. Хочу уйти, но — не могу. Правда, я-то уж знаю, что меня тут держит.
— Что же?
Роджер насмешливо взглянул на него.
— А то ты не знаешь.
— Догадываюсь.
— Зачем же тогда спрашиваешь?
— Хочу быть уверенным.
— Зачем?
Грэм только пожал плечами и задал наконец вопрос, который давно хотел задать:
— А она догадывается?
Странный огонь вспыхнул в черных глазах Роджера, а лицо искривила гримаса то ли боли, то ли досады, — не разберешь.
— Она знает. Я говорил с ней…
— И что? — спросил Грэм, не до конца поверив своим ушам. Он считал, что Роджер скорее язык себе откусит, чем поведает Илис о своих чувствах.
— Что… Смеется. Ей, понимаешь ли, смешно. Безымянный бы побрал эту девчонку!
Просто удивительно, поразился Грэм, как это он ее не убил? Как позволил смеяться над собой?
— Ну зачем, — сказал Роджер сдавленно, наклонив голову так низко, что лица его не стало видно, — зачем ты встретился мне в Истрии? Если б не ты, я давно сдал бы ее Крэсту Авнери, и стал бы богатым человеком, не знал бы сейчас забот. А ты потащил меня Безымянный знает куда… Ни за что не поверил бы, что из-за такой фитюльки… там и смотреть-то не на что… Будь все проклято! — Роджер распрямился так резко, что его хвост взметнулся черной шелковой лентой. — Уезжать надо, Соло, пока я не распустил сопли, пока она не сделала из меня тряпку. Если бы только решиться оставить ее… Грэм! Ты скажи, когда соберешься уезжать. Может, я с тобой поеду.
— Хорошо, — кивнул Грэм, неожиданно обрадованный тем, что, возможно, ему не придется уезжать одному. Странные вещи случаются! Если бы еще в начале зимы ему сказали, что он будет радоваться компании Роджера, он ни за что не поверил бы. — Спасибо, Роджи.
Насмешливая улыбка искривила губы Роджера.
— За что, Соло?
— Не знаю, — отвернулся Грэм. — За все.
Он не смотрел на приятеля, но затылком чувствовал его пристальный взгляд. Он ждал, что Роджер сейчас скажет очередную колкость, но тот молчал. Слышно было только его дыхание — глубокое и неровное, словно он сдерживал очень сильные чувства, рвущиеся наружу. Когда Грэм наконец обернулся, то увидел, что Роджер сидит в кресле, согнувшись, упершись лбом в стиснутые на коленях руки. Поза эта была настолько для него нехарактерна, видеть его скорчившимся было так странно, что Грэм снова отвернулся, подавив желание уйти.
