Надо ли особо говорить, что он снискал себе уважение и в среде простого народа, и у знати! Разумеется, Карсидара побаивались из-за его «колдовских штучек», однако, последовав совету Данилы Романовича, он показал, что способен на многое и без непонятных никому фокусов. Конечно же, были недоброжелатели и завистники, но где их не бывает…
Всё это отлично просматривалось в отношениях с Михайлом и его детьми. Милка была влюблена в Карсидара без памяти, прямо сохла по нему. Когда в разгар лета княжеское посольство вернулось из успешной поездки в Рязань, девушка встретила его совершенно непонятными словами: «Ой, Давид, как жалко, что тебя на Купайла не было!» При этом взгляд её затуманился, а щёки зарделись.
Михайло по привычке строго прикрикнул: «Пошла в дом!» — и Милка удалилась, по дороге наткнувшись на косяк двери. В ответ на настойчивые расспросы Карсидара, что значит «Купайла», сотник ответил, что вообще-то Купайло — это Иоанн Креститель, окрестивший самого Господа Иисуса, но у русичей в день этого святого принято женихаться. Описывать в подробностях обычаи праздника Михайло не стал, лишь обронил мимоходом пару фраз про «непотребные игрища», которые «поганцу, посланному Хорсом» должны быть по нраву. Впрочем, тон его речи был скорее добродушно-ворчливым, нежели брезгливым или осуждающим, а в душе шевельнусь приятные воспоминания. Карсидар принялся было расспрашивать Михайла, но сотник тут же оставил его, сославшись на неотложные дела.
А через день Данила Романович неожиданно сказал ему: «Слушай, Давид, а не хочешь ли на нашей земле укорениться? Ясное дело, ты правильно поступил, приняв христианскую веру. С меня довольно и того, что вы с Андреем не рассыпались в прах, когда взяли в руки Святое Писание, и не утратили силу от святой воды. Да вдобавок ты привселюдно искупался в проруби на Водокреще. Значит, сила ваша от Бога, а не от сатаны. Хотя митрополит думал по-другому, после вашего крещения и он угомонился. Но как бы там ни было, а ты остаёшься среди нас чужаком. Если же имеешь намерение обосноваться здесь всерьёз, породнись с кем-нибудь из наших. Другого не дано».
Понятно было, откуда ветер дует. Тем более, что Михайло, выказывавший Карсидару расположение, с тех пор зачастую мысленно называл его «зятьком». Зато сыновья сотника старались всячески досадить ему, особенно младший Вышата, благо жил у отца. Да и старший Будимирко не слишком благоволил к «выскочке-колдуну». Милка же постоянно ссорилась с братьями, отстаивая свою сердечную привязанность, и усиленно пересказывала при всяком удобном и неудобном случае значительно приукрашенные молвой истории о подвигах возлюбленного. Порой дом Михайла представлялся Карсидару растревоженным пчелиным ульем…
— О чём задумался, Давидушка? Данила Романович уже поди заждался нас. Так что хватит стоять, трогаем. Не хочу к нему вестового слать, пускай от тебя всё услышит.
Карсидар очнулся от задумчивости. Они с Михайлом остались у пристани вдвоём, все прочие уехали вперёд, половина отряда уже успела обогнуть Ильинскую церкву. Как его сотник назвал? Давидушка? И смотрит так покровительственно…
Ничего не сказав Михайлу, Карсидар лишь слабо улыбнулся и слегка хлопнул по холке Ристо. Несколько минут спустя они нагнали отряд, но по дороге уже не разговаривали. Карсидар думал о Милке и о странных, порой совершенно непредсказуемых прихотях судьбы. Ещё и года не прошло с тех пор, как он выслушал необычайную исповедь Пеменхата о любви к какой-то безвестной Силипе, историю, нетипичную во всех отношениях. Тогда Карсидару и во сне привидеться не могло, что вскоре он сам влюбится. Мало того, при молчаливой поддержке отца невесты, получит благословение на брак от владетельного князя.
То есть, даже не от князя, а от государя! Иными словами, от короля, правителя более высокого ранга. Как раз сегодня Данила Романович намеревался подкрепить этот титул церемонией венчания короной своего великого предка. Поворчав немного для порядка по поводу стараний Карсидара в Боголюбове, он очень скоро забыл о «воровстве» и по возвращении посольства из Рязани объявил о предстоящем торжестве. Сегодняшняя вылазка как раз была приурочена к венчанию. Вот Михайло и хотел, чтобы победную весть Даниле Романовичу принёс будущий зять. Уважение, которое будет оказано Карсидару, — это и ему почёт.
Но в дороге Карсидар не думал о встрече с князем. Вопреки велениям разума, его всё не покидали мысли о сотниковой дочке и о превратностях судьбы, выпавших на долю то ли бродяги-мастера, то ли йерушалаймского принца… Он так и не знал, кем на самом деле являлся! Но что хуже всего — никак не мог решить окончательно, кем оставаться в дальнейшем. Вполне возможно, что ему уготован какой-то третий путь…
И не иначе, как по прихоти всё той же странной судьбы, сам Данила Романович позаботился, чтобы Карсидар поскорее встретился с Читрадривой, который не позволял «наёмному колдуну» Давиду забыть о принце Давиде. Благосклонно выслушав рассказ о ночном нападении на татарский стан, в очередной раз напомнившем захватчикам, на чьих землях они находятся и с кем собрались воевать, государь похвалил Карсидара и сказал:
— А теперь, Давид, возьми раненых и быстро свези их к целителю нашему, к Андрею. Да напомни, что сегодня я очень хотел бы видеть твоего друга в Святой Софии.
Мороки не оберёшься с этим Читрадривой! Всё у него не как у людей, а как у… «Как у гандзаков», — помимо воли пронеслось в голове, но Карсидар поспешно отогнал эту предательскую мысль. Ведь один здешний знакомый Читрадривы высказал весьма интересную догадку по поводу происхождения народа анхем…
К сожалению, все планы насчёт установления тесных дружеских отношений с теми, кого здесь именовали иудеянами, быстро и сокрушительно провалились. Эти люди, казалось, были вездесущи и всезнающи и очень скоро пронюхали, что Читрадрива как раз является одним из двух колдунов, которых новый князь нанял для обороны от татар. И как Читрадрива ни старался доказать, что он вовсе не колдун и не стремится причинить ни единому человеку в Киеве ни малейшего вреда, отныне двери всех иудеянских домов были перед ним закрыты. И учитель Нахум, и старик Моше не то что за ворота его не пускали — они во всеуслышанье обещали натравить собак, если только Читрадрива захочет приблизиться к их домам.
А когда в городе заговорили о предстоящем крещении «поганцев», Нахум таки выполнил свою угрозу, причём без всякого предупреждения. Он сразу спустил с цепи псов, едва лишь завидел Читрадриву, который явился, чтобы предпринять очередную попытку найти пути к примирению. Пришлось останавливать собак с помощью хайен-эрец. Читрадрива, хотя весь кипел от злости, не убил их, а лишь надолго обездвижил, и то потому, что эти неразумные животные слепо исполняли не менее неразумную хозяйскую волю. Когда парализованные псы пали к его ногам, перепуганный учитель и сам едва не свалился, как подкошенный, от страха, даже выронил камень, которым готовился запустить в нежеланного гостя, однако сумел совладать с собой и слабым дрожащим голосом принялся проклинать род Читрадривы до десятого колена. Видя поистине ослиное упрямство Нахума, явно достойное лучшего применения, Читрадрива в сердцах плюнул на дорогу, развернулся и с гордо поднятой головой удалился прочь, унося в душе прах разбитых надежд.
