Ознакомительная версия.
Хруст. Какой омерзительный резкий звук. И звонкий голос леди Лоу:
— Браво, Хендерсон. Вы ничуть не потеряли прежней сноровки.
— Не смотри, Иза. Не стоит.
Кайя поднимает меня и прижимает к себе, не позволяя обернуться. В воздухе чем-то пахнет, не зимним совсем, и я не сразу понимаю, что это кровь.
— Казнь состоялась, — тихо говорит доктор Макдаффин.
— Мне только интересно, кого казнили… — Под ногами Кормака скрипит снег.
— Если вы прикоснетесь к моей жене, — это Урфин, мне надо смотреть, чтобы понять, насколько он взбешен, — я вызову вас на дуэль. За оскорбление ее чести и достоинства. Вы ведь еще носите рыцарское звание? А когда откажетесь, объявлю трусом…
— Детские игры.
Но Кормак отступает. Его оружие — слова.
— Ваша светлость утверждает, что эта женщина является Тиссой Дохерти?
Меня отпускают, позволив обернуться. Я вижу Урфина, который держит на руках что-то черное и большое, мой разум отказывается воспринимать детали.
— У меня нет оснований не верить ее супругу. Его свидетельства достаточно для опознания. Но если вас это не устраивает, то моя жена готова сказать свое слово.
…извини, но…
…я понимаю.
— Тогда леди следует взглянуть поближе. — Кормак предельно любезен. И разве откажешь в этой просьбе? Нашу светлость не стошнит. У нее хватит духу подойти к плахе, на которой стоит голова. И заглянуть в изуродованное болезнью, распухшее лицо.
Я смотрю долго, кажется, вечность.
И помню это лицо. Видела вчера. И позавчера…
— Это Тисса…
— Вы лжете, — констатирует факт Кормак. И я вскипаю. Но это холодная дикая злость, которая позволяет смотреть ему в глаза и улыбаться.
— На каком основании вы обвиняете меня во лжи? Мне просто интересно, насколько далеко зашла ваша болезнь, лорд-канцлер.
— Какая болезнь?
— Вы постоянно всех в чем-то подозреваете. Меня. Урфина. Лорда Хендерсона. Ваших же людей, которые сторожили Тиссу. Их было столько, что у меня до сих пор в глазах красно.
…от крови на снегу.
— Кому из них вы не верите? Всем? Вы хотя бы собственному отражению в зеркале доверяете? Или уже подозреваете и его?
…Иза, он тебя ненавидит.
Чтобы это понять, не нужно быть эмпатом.
Но сейчас его ненависть меня радует. Она вполне взаимна. Я хочу, чтобы этот человек издох, и желательно мучительной смертью.
Надеюсь, мое желание когда-нибудь сбудется.
— Ты и вправду за меня испугался?
— Конечно, испугался.
— Значит, ты меня любишь.
Об особенностях женского и мужского мировосприятия
За прошедшую пару дней жизнь не то чтобы наладилась, скорее, пришла в некое странное равновесие, которое Меррон не хотела нарушать.
Утро. Пробуждение.
Одиночество и пустая кровать: Сержант всегда умудрялся сбегать до рассвета. И возвращался глубоко за полночь. Меррон в первый вечер поинтересовалась, где он был, просто потому, что было бы невежливо не поинтересоваться. Ну и любопытно, конечно.
А он так глянул, что все вопросы сами собой исчезли.
Какая разница, в самом-то деле?
Уходит. Приходит. Молчит. Капустный сок пить не заставляет, и уже хорошо.
И док опять же есть. Он совсем другой, чем в зале суда. Добрый. Мягкий. Где-то стеснительный и серьезный во всем, что касается медицины. Умный очень. Въедливый. Док полдня потратил, дотошно выспрашивая, какие книги Меррон читала, и что делала сама, и что видела, и вообще, что она умеет. А выяснилось — совсем ничего.
И знает мало. Кусками какими-то.
Нет, док ничего такого не сказал — он же добрый, — но Меррон сама поняла, когда не сумела ответить на половину его вопросов. А он не стал прогонять, хотя она ждала, что на дверь укажут, но повел Меррон в мертвецкую. Только уточнил:
— Вам ведь не доводилось проводить вскрытия?
Не доводилось. Меррон и мертвецов-то всего пару раз в жизни видела, да и то издали. Она очень боялась упасть в обморок или сделать еще какую-нибудь глупость, за которую потом станет невыносимо стыдно. Меррон не дура, понимает, что мертвецкая и вскрытие, то, которое ей надо собственноручно провести, — это своего рода испытание.
Выдержала. Прикасаться к телу — мужчина средних лет и неприятной наружности — было… интересно. Док подсказывал, что делать. И выдал кожаный фартук, инструменты поразительной красоты, а еще велел вымыть руки едким раствором, от которого кожа стала сухой.
— И что скажете?
Он наблюдал за тем, как Меррон осматривает мертвеца — внимательно, боясь пропустить какую-нибудь особо важную мелочь. Меррон отметила рыхлость кожи, крупные поры на носу, лопнувшие сосуды и желтоватый налет на языке, являвшийся верным признаком избыточного разлития желчи. При жизни человек много пил и потреблял жирную пищу. Плохие зубы какого-то рыжего оттенка и жесткие подушечки пальцев выдавали в нем любителя табака…
Доктор кивал, а потом подсказал:
— Первый надрез делаете от грудины до паха. Прямую линию…
Сам же и наметил. Меррон только и надо было, что по намеченной линии скальпелем провести. А выяснилось, что руки дрожат, инструмент не так остр, как кажется с виду, а кожа мертвеца плотна, что подошва. И разрез получился неровным.
— Это ничего, — поспешил утешить док. — Вопрос тренировки… теперь продолжим. Если станет плохо, говори.
Плохо не стало. Разве что слегка мутило от запаха — Меррон не предполагала, что внутренности человека могут источать такой смрад, но в целом все прошло лучше, чем она ожидала. И даже когда док забрал скальпель — за пилу он сам взялся, — Меррон почти не расстроилась. Не прогнал, и ладно.
Помогать позволил…
В тот день она вернулась поздно. По привычке Меррон пришла к тетушке, а у самых дверей опомнилась, что теперь она обитает в другом месте. Но все равно заглянула, потому как должна же Бетти знать, что Меррон жива и здорова и вообще все у нее замечательно. Вот только тетушка не обрадовалась, а испугалась даже.
Выпроводила поспешно.
И обещала передать через леди Мэй сердечные извинения Меррон: вряд ли у нее останется время на литературный салон. Жаль, конечно, но… неизвестно, как долго Меррон позволят учиться. А если так, то надо успеть как можно больше. Она и пыталась.
Малкольм сам говорил, что каждый человек должен развивать свои таланты во благо общества. И значит, Меррон все правильно делает.
Свободный человек свободен в своем выборе.
Ее поймут.
Вообще, честно говоря, до сегодняшнего дня ей некогда было думать про салон и Малкольма. Как-то так получилось, что свободного времени с трудом хватало на выполнение заданий дока, еду и сон. Но сегодня Меррон предстояло заниматься самой: док обязан был присутствовать на казни. И Меррон хотела попроситься с ним, но, представив, как это будет, передумала.
Ознакомительная версия.
