Ознакомительная версия.
Вздох и всхлип.
— Я хочу, чтобы каждый, из находящихся здесь, понял, что любая попытка причинить зло моей семье, отразится, прежде всего на ваших семьях.
— Но по закону… — кто-то решился подать голос, но Кайя не намерен был слушать.
— Я теперь закон.
Молчат. Боятся. Ненавидят. Но страх все же сильней. И Кайя не уверен, правильно ли поступает, но… если спустить, повторят. Деньги. Власть. Идея. Не важно, что, но им плевать на его семью. Пусть же поберегут собственные.
Он сделал то, что должен был сделать. Еще один разговор и можно будет вернуться.
— Барон, мне нужно с вами поговорить.
Провожают их взглядами. Все эти люди сомневаются сейчас, правильный ли сделали выбор, но Кайя надеялся, что страх убережет их от глупостей.
— Вина? — Гайяр почти спокоен и готов играть в гостеприимного хозяина.
— Пожалуй.
Высокий графин. Бокалы. Стекло особого оттенка «небесный пурпур», секрет которого мастера Кверро хранят многие столетия.
— Я позабочусь о том, чтобы… вам не пришлось приводить угрозу в исполнение, — барон наклоняет бокал, позволяя вину подобраться к самому краю. И алое сливается с пурпурным.
— Буду весьма вам признателен. Присаживайтесь.
Одна жизнь от рода — это не такая и высокая цена.
— Я не знал о том, что происходит, — Гайяр присаживается. — Если бы у меня возникли подозрения…
— Они возникли. Но вам было невыгодно их озвучивать. Вы просто отвернулись.
— Это преступление?
Что ж, он хотя бы не пытается отрицать очевидное. А Кайя основательно забыл вкус вина. Терпкое. Бархатистое. И сладкое. Неплохое, но не в этой компании его пить.
— Нет, это не преступление. И убивать вас я не собираюсь. Более того, мне кажется, что между нашими семьями могли бы возникнуть узы куда более прочные, нежели сейчас. Вашему сыну два года?
— Два с половиной.
Барон умеет улыбаться искренне.
Сын. Наследник.
Семеро законных дочерей и полторы дюжины бастардов женского пола. Появись мальчик, барон ввел бы его в род, но рождались девочки. Поразительное невезение. Или генетический сбой, который делает эмбрионов мужского пола нежизнеспособными.
— Я думаю, они с Йеном замечательно поладят.
Гайяр понял и сразу.
Неужели действительно рассчитывал, что Кайя отдаст ему дочь?
Иза бы его убила…
— Вы… возьмете Брайана заложником? — уточнил Гайяр.
— Что вы. Я лишь окажу вашему роду большую честь. Наши дети непременно подружатся. Станут неразлучны…
…и в следующий раз, когда у барона появятся подозрения, он точно будет знать, как поступить правильно.
— Чего вы боитесь, барон? Как только Йену станет лучше, дети отправятся в Ласточкино гнездо. Там безопасно. Ваш сын получит хорошее образование и возможность, которой вы сейчас для него добиваетесь. Рано или поздно Йен станет протектором, а мы не имеем человеческой привычки отрекаться от тех, кого считаем близкими.
Изольда не одобрит.
Но Кайя действительно не имеет намерения причинять вред этому ребенку, ему лишь нужно, чтобы его отец вел себя благоразумно.
— Я… — Гайяр сглотнул, глядя в бокал. — Я и Брайан будем рады служить Вашей Светлости.
— Замечательно.
Вернувшись к себе, Кайя отпустил Урфина.
Надо было вина захватить, чтобы не только для себя. Раньше им было о чем разговаривать и… Урфин не заслужил того, что Кайя собирался сделать. Он тоже стал другим, и Кайя не мог понять, нравится ли ему этот новый либо же нет. Все как-то изменилось.
…Кайя?
…спи, сердце мое. Я нашел их. Всех.
…хорошо.
…хочешь, я уберу боль?
…и будешь рядом?
…конечно.
На кровати хватит места для троих, и Йен не просыпается, когда Кайя перекладывает его на середину, только одеяло спихивает и хмурится.
…видишь, я уже рядом.
Кайя дотягивается до ее волос, и проводит пальцем по руке, осторожно, не желая причинить боль, но лишь давая понять, что действительно рядом.
Глава 32. Старые правила новой игры
Свобода, равенство и братство?
Размечтались!
О перспективах развития демократии в отдельно взятом Протекторате.
Хорошо болеть, когда ничего не болит, а вот когда болит все тело… волосы, кажется, тоже. Или волосы — особенно сильно? Клянусь, что в первые два дня я ощущала каждый свой растреклятый волосок, и малейшее к ним прикосновение было мучительно. Вообще все мучительно. Просыпаться. Открывать глаза. Вдыхать. Выдыхать. Шевелиться. Даже жевать, хотя меня уверяли, что челюсть не пострадала. И если уж быть честной перед собой, то я в принципе не так сильно и пострадала.
Ну да, ребра треснули.
Пара ушибов. Пара царапин. И граффити из синяков.
На третий день полегчало настолько, что мне позволили сесть. На четвертый я и встать бы смогла, но Кайя воспротивился. На пятый я его ослушалась, и в результате сутки проспала. Обиделась. И весь шестой день прошел в нервном молчании, которое сменилось на такую же невысказанную готовность уступить друг другу. Кайя понимал, насколько неприятна мне моя беспомощность. Я видела его иррациональный страх за меня.
Утром он сам помог мне встать и дойти до окна.
— Ты не сможешь всю оставшуюся жизнь водить меня за руку, — я могла бы стоять вечность, вот так, в кольце его рук и на него же опираясь.
— Я попробую.
Ворчит, упрямый родной человек. И я возвращаюсь в постель, к вышивке и Йену, который вновь печален и задумчив. Сидит на краю кровати и пытается расковырять гипс. Ему приносят игрушки и пытаются утешать, но на игрушки Йен не обращает внимания. Он потерял друга.
Йен спросил о собаке на следующий же день, и Кайя пришлось рассказать правду. Он мучительно подбирал слова, но сумел-таки объяснить, и не стал предлагать другую, точно знал — Йен откажется.
Правильно, друга на друга не заменишь.
Гипс не поддается, и Йен вздыхает.
Смотрит на меня и решается-таки протянуть руку, касается моей ладони, все еще зеленовато-желтой, страшной. Распухла, как у утопленницы, и пальцы сгибаются плохо. Кожа покрыта толстым слоем мази, и запах от меня исходит пренеприятный.
— Ничего страшного. Это пройдет.
Чувствую я себя гораздо лучше, чем выгляжу. Йен кивает и решается спросить:
— Кто?
Кайя знает ответ на этот его вопрос, но вряд ли ребенку можно объяснить, почему некто, ему совершенно незнакомый, вдруг решил, что этот ребенок не имеет права на жизнь.
— Плохие люди. Их больше нет.
Я знаю о том, что произошло той ночью. Кайя действительно не собирался ничего скрывать и больше не был ограничен рамками закона. Хорошо? Плохо?
Ознакомительная версия.
