На самом деле, если преодолеть сложности шрифта и вчитаться в надпись, выяснялось, что школа решением инспектирующих комиссий от такого-то числа должна быть закрыта. Но, поскольку никто не в состоянии был прочесть больше двух строк, все с уважением кивали и говорили: «Да, такое солидное учебное заведение!.. Вот бы и нашего туда отдать…». А поскольку новая табличка висела в ряду других позеленевших, запавших глубоко в стену бронзовых и медных табличек и даже вскоре уже ничем не отличалась от них, то напрашивалось подозрение, что все древние таблички тоже на самом деле примерно такого же содержания, просто никто никогда в них не вчитывался.
* * *
В первых днях июня профессор Орбилий собрался наконец открыть обещанный песочного цвета кувшин с записью речи из покоев Цезаря. Он уже протянул руку вытащить втулку, когда заглянувший к ним Мерлин опрометчиво сказал:
— Ну, что ж у вас все так буднично? Ведь это же экзамен, конец года. Да и кувшин этот… давно вы его приберегали.
— Вы хотите, чтоб я обставил это поторжественнее? — уточнил Орбилий. — А что вы посоветуете?
— Ну, вы хотя бы, что ли, речь произнесите, — посоветовал Мерлин и ушел, не подозревая о последствиях своего мимолетного вмешательства. Он ведь не знал, что Орбилий будет строить речь по всем правилам и поэтому она продлится три часа.
Студенты, должным образом подготовленные этой речью к торжественному событию, предвкушали его с отчаянным благоговением и трепетом. Все твердо знали имена всех соратников Цезаря и были знакомы с текущими политическими событиями так, как если бы провели годы в пересудах возле Колизея, где римские граждане злословили, перемывали косточки своим политикам и разбирали каждый их чих. Орбилий провел рукой по шероховатому боку кувшина, еще раз полюбовался надписью, нацарапанной на нем старшекурсниками, и величественным жестом вынул затычку.
Сначала было тихо. Затем кто-то капризным голосом попросил заменить ему постельную грелку, так как прежняя уже остыла.
— Это не Гай Юлий Цезарь, — быстро сказал Орбилий. — Это Гай Юлий Цезарь Октавиан, что, впрочем, тоже прекрасно. Слушайте во все уши!
Через несколько секунд Орбилий распознал и собеседника Августа и оповестил быстрым шепотом:
— Он говорит с Азинием Поллионом. Это историк, умница, энциклопедист, автор исторического труда о гражданских войнах. Вам повезло. Слушайте!
— …гладкая, сочная, с пышными формами, — говорил Октавиан Август.
Все некоторое время послушно вдумывались в его дальнейшую речь.
— Uber — это какая? — прошептал Горонви.
— По-моему, пышногрудая, — отвечал Дилан. — Во всяком случае, uber — это вымя. В общем, с роскошным бюстом.
— Они хвалят какую-то гетеру. Говорят, что услаждает не хуже, чем сама Сапфо, — прошептала старательно вслушивающаяся Керидвен.
Тут вмешался Орбилий.
— Они используют эти термины: и lenitas — гладкость, и ubertas — сочность, и gracilitas — изящество, — как риторические эстетические категории при оценке писательского стиля. Они говорят о Вергилии.
— А как же gravitas? — с недоверием переспросил Ллевелис.
— Весомость, значимость, — отрезал Орбилий, краснея, как рак.
— А-а… а я уж думал — ядреная эта гетера, — искренне сказал Ллевелис.
— Какая гетера? — простонал Орбилий. — Они обсуждают достоинства поэмы!..
Азиний Поллион опять что-то сказал.
— Все члены ее соразмерны, — прошептал Гвидион.
— Membrum — это не только член тела, но и составная часть произведения, — поспешно сказал Орбилий.
— Что вызывает восхищение? — переспросил Лливарх у Афарви.
— Тело, corpus, — прошептал тот.
— Corpus в данном случае — структура произведения, — цыкнул на них Орбилий.
— Она искусна в чем-то, — озадаченно сказала Крейри. — Особенно искусна в чем-то.
— В художественной метафоре, — внушительно проговорил учитель, бледнея.
— За что он ее ухватил? — шепотом переспросил Гвидион.
— Не за что, а ухватил глубинный смысл, самую суть мысли Вергилия, — сказал Орбилий, в раздумье беря в руку затычку.
Август с большим восхищением отзывался о предмете описания, Поллион, однако, был полон скепсиса и осторожно заметил, что «в наш прагматичный век требуются иные формы».
— Азиний стоит за приоритет исторических и документальных жанров перед поэтическими, — пояснил Орбилий.
— Мой Тит услаждает меня не хуже…, — начал Азиний.
— Очевидно, он имеет в виду знаменитого историка Тита Ливия, — быстро сказал Орбилий и загнал пробку обратно в кувшин.
— А между ними что-нибудь было? — простодушно спросила Двинвен.
— Между ними ничего не было! — заверил Орбилий, дав, наконец, волю своему возмущению. — И не могло быть! А весь логос в том, что вам, бездельникам, нужно заучивать не только основные значения слов, но и множество переносных! Латынь — чрезвычайно образный, развитый и богатый язык… с обилием переносных значений! Когда вы будете готовы воспринимать истинно изящную дискуссию…, — тут Орбилий утер пот со лба и откатил кувшин подальше в угол, — тогда и получите от меня хоть что-нибудь хорошее. А пока — беседы собачника Фульвия с торговцем ослятиной на углу у общественных бань! Dixi!
И учитель отвернулся, надевая сандалии и выбирая в углу трость потяжелее.
— Пойду изловлю того негодника, что подсунул мне этот сосуд, — бормотал Орбилий себе под нос. — Чувствую, что тут подрастает какой-то будущий Гораций Флакк!..
— В каком смысле будущий Гораций Флакк? — тихонько спросил Гвидион на лестнице.
— В том смысле, что Гораций тоже изводил Орбилия, — предположил Ллевелис.
Когда они миновали несколько витков лестницы, Гвидион неуверенно сказал:
— А может, они и вправду говорили о литературе?
* * *
На последнем занятии в начале июня, когда Гвидион притащился к Тарквинию Змейку на самый верх башни, изнемогая от жары, Змейк встретил его на пороге своего кабинета и сказал:
— Пойдемте. Возьмите из кабинета сыворотки, шприцы, вакцины, берите все свои инструменты и спускайтесь за мной.
Гвидион, недоумевая, последовал за Змейком снова вниз, стараясь не наступать на его мантию, которая мела по ступеням. Змейк привел его на конюшню, и Гвидион чуть не ахнул от радости: в загончике рядом с тем, где жил пони Мерлина, топталась овца. Это была самая настоящая овца с Гебридских островов — белая с черной мордой. Змейк обернулся к Гвидиону и сказал:
— Располагайтесь.
Гвидион поставил на пол и раскрыл свою медицинскую сумку.
— Вот вам овца. Она совершенно здорова. Заразите ее одной из трех тяжелых болезней, которые мы с вами успели изучить, и вылечите в порядке заключительного годового экзамена. Приступайте. Я вернусь через три часа и проверю, в какой стадии заболевание.
