Услышав глухой удар, она подошла к обрыву. Далеко внизу на камнях, что торчали из воды, смутно белело растерзанное тело. Набежавшая волна колыхнула, вторая сняла с камней, а третья утащила в темные воды. Блестящие спины камней торчали из воды, как спины водяных зверей, волны шумно разбивались о них, смывая остатки крови.
Когда она тихохонько пробралась в свой терем, на востоке заалела полоска рассвета. Как можно тише скользнула в свою комнату. От усталости и потрясения ноги дрожали, все тело тряслось, а в груди заледенело. Ей чудилось, что сердце так навсегда и останется ледышкой.
Когда она торопливо ссыпала золотые монеты обратно в ларец, заморский Петька завозился в клетке, открыл глаз. От противного скрипучего голоса она вздрогнула:
– Кр-р-р-р!.. Я хороший… Где ты была, хозяйка?
– Молчи, дурак, – прошептала она сердито.
Заморская птаха каркнула во все заморское горло:
– Ты сама Залешанин!.. Где шлялась ночью, я тебя спрашиваю?
В соседней комнате заскрипела кровать. Сонный голос отца был похож на рев разбуженного зимой медведя:
– Тернинка!.. Чего там этот в перьях орет?
– Не знаю, – ответила она громко, а шепотом сказала умоляюще: – Молчи, а я тебя буду выпускать летать по комнатам!
– И в саду, – сказал попугай быстро.
– И в саду, – согласилась она напуганно.
Ложе заскрипело громче, послышалось шлепанье босых ног. Пахнуло ночным холодом, отец любил спать при открытом окне. В дверном проеме появилась его могучая фигура с покатыми плечами. Волчий Хвост был в ночной рубашке, белых портках, шумно чесал волосатую грудь. Лицо оставалось в тени, но она чувствовала, как отец начинает наполняться злобной подозрительностью.
– Ну? – рыкнул он требовательно.
Она молчала в страхе, гнев отца всегда страшен, а попугай неожиданно заорал:
– Кот проклятый!.. Окна не запираете!.. Ходят тут всякие, а потом попугаи пропадают! Я велел хозяйке встать и прогнать хвостатого!
Отец пробурчал что-то насчет заморской вороны, горластой, как скоморох, повернулся и плотно закрыл за собой дверь. Она без сил посидела несколько мгновений, заморская птаха шумно топталась по жердочке, затем заставила себя встать и открыть дверцу.
Уговор надо держать даже перед зверем.
Еще по шагам сына она поняла, что стряслось что-то страшное. Когда Ратигай вышел в полосу света, она всмотрелась, отшатнулась в испуге:
– Ратигай!.. Что у тебя в руке?
Он взглянул на меч в своей руке, словно впервые увидел. С лезвия падали густые пурпурные капли. Вздрогнул, мать смотрела не на меч, а на эти красные капли. Они тянулись за ним от двери, рубиново-красные, яркие, кричащие.
Дрожа как в лихорадке, он торопливо бросил меч в ножны, попав с третьего раза:
– Я сокола убил, мама.
– Сокола?
– Да, – ответил он раздраженно, глаза блуждали дико. – Он позволил опередить себя соколу Волчьего Хвоста!
Она прошептала в страхе:
– У сокола кровь не такая… Ратигай! Кого ты убил?
Он в странном исступлении заходил взад-вперед по горнице, лицо было бледно, как у мертвеца, нос заострился, а глаза спрятались во впадинах под навесом надбровных дуг.
– Коня убил, мама!.. Просто коня. Он не хотел скакать еще…
Она покачала головой:
– Твой конь был стар, у него кровь так не брызгала бы… Ратигай, сын мой… Кого ты убил?
Он ходил все быстрее и быстрее, почти бегал, но вдруг остановился посреди комнаты. Мать вскрикнула, когда он обернулся к ней, лицо сына было страшнее смерти.
– Отца я убил, мама! Отца. И теперь у меня горит все внутри.
Она прошептала:
– О, великие боги! Что же теперь? Как же нынче…
– Я пришел лишь сменить коня, – бросил он сдавленным голосом, на лицо легла тень смерти. – Я доскачу с ним до днепровской кручи… Тяжелый доспех останется на мне, пусть русалки подивятся умелой работе кузнеца.
Мать вскрикнула в страхе:
– Броситься в Днепр? Но что будет с твоим детинцем, сторожевыми башнями, конюшнями, подъемными мостами, мощеными дорогами? Теперь ты полный хозяин! Тебе водить дружину отца, тебе владеть и повелевать…
– Пусть развеется все в пыль, – процедил он с ненавистью. – Ничто не должно уцелеть, оскверненное руками отцеубийцы! Я не думал, что это так тяжко… Когда я вбежал к нему с поднятым мечом, я был справедливым мстителем за тебя, за твои слезы, за твою поруганную честь, но почему теперь я чувствую, что уже не мститель, а злодей?
– Ратигай, – прошептала она. Глаза ее были отчаянными. Она оглядывалась по сторонам, искала, за что зацепиться взглядом, чем остановить его опасные мысли, повернуть, снизить, навалить как можно быстрее мирские заботы. – Но твой маленький сын, твои молодые жены…
Он отмахнулся, шагнул к дверям:
– Лучше честная нищета, чем проклятый достаток.
– Ратигай! – вскрикнула она отчаянно, чувствуя, как все рушится, твердый пол уходит из-под ног, а ее расчеты, вроде бы полностью сбывшиеся, вдруг привели к неожиданному и страшному концу. – Но что будет со мной?.. Это я, твоя мать, что кормила тебя грудью, держала тебя за ручки, когда ты делал первый шажок!.. Что ты оставишь мне?
Он оглянулся с порога, в запавших глазах сверкнуло страшное багровое пламя:
– Тебе?.. Тебе оставлю свое проклятие! И да сбудется оно. За то, что нашептала мне убить отца.
Вечером Владимир долго смотрел на залитый кровью зловещий небосвод. Солнце спряталось за тучами, те горели темно-багровым. От них падали на землю пурпурные лучи, заливали землю дымящейся кровью. Страшное обещалось на земле, в воздухе дрожало нечто, туго натянутое, как тетива на крепком луке. От двери донесся едва слышный вздох. По ту сторону должны дремать двое, но, судя по возне и сопению, стражей тоже гнетет ночь, что должна кончиться грозой.
– Какая гроза, – сказал он вслух, – не сметет ли здесь все?
Почудился далекий крик, словно за тридевять земель вскрикнул смертельно раненный человек. Владимир отшатнулся от окна. По горнице полыхнуло красным, как будто вдоль терема метнулась гигантская красная летучая мышь.
Крик повторился, теперь уже близко, словно кричавший принимал смертную муку на берегу Днепра. Владимир нащупал рукоять меча, он расставался с ним только в постели, да и то ставил у изголовья, напрягся, вслушиваясь в шорохи, хрипы, дыхание стражей, чувствуя даже запахи от их немытых ног.
В третий раз крик прозвучал совсем рядом, словно кричавший выбил дверь терема. Тут же донеслись другие голоса, встревоженные, испуганные. Владимир выдернул меч, рывком распахнул дверь, отшатнулся на случай удара в лицо, но увидел лишь спины убегающих стражей.
Оба дружинника устремились в полутьму, там лестница снизу, кого-то подхватили, а Владимир, набегая, ахнул: в их руках обвисал залитый кровью… Белоян. На голове была страшная рана, череп раскроен, один глаз вытек, на шее и груди глубокие раны. Увидев бегущего к нему князя, он прохрипел с усилием:
