Хотелось броситься в ночь сейчас, немедленно, ничего не объясняя тем, кто почему-то счел, что им со мной по пути. Не друзьям, не врагам — смутным теням, бродящим впотьмах, не видя дороги… Теням, тянущим назад тогда, когда я не могу, не имею права остановиться.
Я тряхнул головой, отгоняя навязчивые и странно чуждые, как будто принадлежащие не мне, мысли. И, ускорив шаг, направился туда, где меня ждал скучающий Нэльвё.
Во всем теле разлилась такая легкость, что, казалось, следующий шаг будет уже не по мягко пружинящей под ногами земле, а по звенящему от ночной свежести воздуху.
— Чтоб тебе! — беззлобно ругнулся Нэльвё, загоняя меч в ножны. — Жить надоело, что подкрадываешься со спины?!
— Я не думал, что смогу застать тебя врасплох.
Недоумения в моем голосе было едва ли не больше, чем в его. И он поверил.
Нэльвё ушел от лагеря больше чем на сто шагов. И это неожиданно оказалось мне на руку: проще будет незаметно уйти, растворившись в молчаливой музыке ночи.
— Оставить меч? — коротко спросил бессмертный. Таким — действующим и говорящим по делу — он мне нравился больше.
Я покачал головой. И, улыбнувшись, добавил:
— Поранюсь еще.
— Все настолько плохо? — Нэльвё иронично приподнял бровь. — Не поверю, что ты не владеешь мечом от слова «совсем».
— Владею — слишком громкое слово. Основные приемы знаю, тактики — тоже, — пожал плечами я. — Парировать пару ударов я, конечно, смогу, но и только.
— Ну, смотри! Я предложил.
Отрекшийся шутливо отсалютовал и развернулся, чтобы уйти.
— Тебе придется открыть свое имя и свою историю. Иначе правитель вправе отказать тебе в покровительстве.
Мой окрик ударил в спину, не разбив тишину, а всколыхнув чернотой, как омут.
— Знаю, — коротко сказал он. — Знаю и скажу.
Сказал — и остался так, не спеша уходить, словно чего-то ждал. А я вдруг, подчиняясь какому-то странному, непонятному мне самому порыву, спросил то, о чем совсем не хотел спрашивать:
— Тогда, перед тем, как спуститься в долину… ты ведь был против. А потом передумал. Почему?
— Потому, — его ответ застал меня врасплох, прозвучав тогда, когда я уже не чаял его услышать, — что я не такой жестокий, как может казаться. И потому, что у меня есть младшие сестры, которым я слишком многое запрещал. А когда понял, что ошибался, было уже поздно.
Я хотел спросить, для чего поздно — но Нэльвё уже шагнул прочь с затерянной в Лесу поляны, растаяв где-то в переплетении шепчущих, качающихся на ветру ветвей.
Сердце пропустило удар, замерев в предвкушении. Легкость пьянила сильнее вина. Я знал, что нужно выждать, пока Нэльвё не дойдет до костра и не отправится спать. Знал — и едва мог заставить себя не сорваться с места, чувствуя, как время, отмеренное мне, уходит.
За неимением другого ориентира, я отсчитывал удары сердца, но оно постоянно сбивалось с ритма, и я оставил это. Мне начиналось казаться, что прошла уже целая вечность; что еще немного — и край неба озарится золотом нового дня, сжигая мой путь в черном пламени невозвращения.
Я не мог больше ждать. Рывком поднявшись с поваленного дерева, я закрыл глаза, вслушиваясь в ночь, льнущую ко мне — мягкую, бархатистую, беззаветно верную, доверчиво открывающую тайны. И, не задумываясь, не открывая глаз, шагнул в обступившую меня, ставшую мной темноту.
* * *
Я шел мягко, едва касаясь земли; то стремительно, то замедляя шаг. Мне не нужно было таиться, притворяться кем-то в этой бесконечности, облеченной в черноту и расцвеченной искрами звезд — я и без того был ей.
Я шел, не разбирая дороги, не замечая стелящиеся под ноги травы — только слушая почти не бьющееся, словно замершее тогда, на полпути в ночь, сердце. А она, черноокая ночь обнимала меня — и вела, улыбаясь из вышины, даря невесомый легкий шаг и укрывая от чужих глаз. Мне казалось, я ушел уже так далеко, что не найду брошенный мной костер; что ночь на изломе, и вот-вот займется заря, но небо по-прежнему ярко горело звездам. Не рассвет — Час Волка, пугающий и безмолвный, набирал ход, бессилен был прогнать с небес мою улыбчивую и прекрасную госпожу.
Но то, что не сумел сделать он, ужасный и безликий, — как тот, кто в Дикую Ночь проходит по миру, ища безумцев, вставших на пути Охоты, — смогли негромкие голоса и отблеск костра. Ночь улыбнулась, прощально коснулась лица в подобии пьянящего поцелуя, пробежалась по волосам нежнейшим из прикосновений — и исчезла, забрав свои дары.
Исчезла, оставив меня один на один с Сумеречными.
Боялся ли я? Нет.
Ветер бросил в лицо обрывки фраз. Пахнуло дымом, теплом и чем-то гораздо более аппетитным, чем наша каша. Эта мысль неожиданно меня смутила, и своей нелепостью и неуместностью окончательно вернула в реальность. Я прислушался уже слухом — обычным, почти что человеческим слухом, а не смутным чувством-предвиденьем — и безошибочно повернул направо. Только заколебался, всего на мгновение: уходить за Грань или нет?
«Уходить». Так далеко, как сумею: чтобы еще видеть потускневшие краски бытия, но почти что исчезнуть самому, и пройти к разбитом Сумеречными лагерю незамеченным.
Я поднял руку, собираясь сделать тонкий надрез реальности — погружаться одним рывком сейчас, когда даже уход на первые Грани лишал меня сил, я не рискнул — и вздрогнул, потому что слуха коснулся знакомой смешок:
— Вот и наш легкомысленный страж!
Рывком обернувшись, я нос к носу столкнулся с Нэльвё. И, проглотив все пришедшие на ум ругательства, зашипел:
— Какого демона вы тут забыли?!
— А какого демона ты покинул пост?! — огрызнулся он в тон мне. — Что мы, по-твоему, должны были делать?
Я глубоко вдохнул, собираясь сказать, куда Нэльвё может идти со своей заботой, но из-за его спины выглянула белокурая головка Камелии. Ярость вспыхнула легко, как если бы какой-то дурак ссыпал искры в золотистое море степных трав — и оно захлебнулось пожарищем.
— Ты в своем уме?! — злым, срывающимся на крик шепотом, начал я. — На кой ты притащил с собой ее? Ты хоть понимаешь, куда я шел и зачем?! Какому риску ты ее подверг? Да кто вам вообще дал право?..
Я захлебнулся на полуслове, как захлебываются, сорвавшись с обрыва в воду. Горло перехватило спазмом, и из него могли сейчас вырваться только короткие, задыхающиеся вдохи. Тревога накатила, пробежав ледком по затылку, рукам, спине… нет, не ледком мурашек, а настоящим: воздух вдруг вымерз до последней капельки воды, рассыпавшейся в нем, и ударил в лицо инистым крошевом.
Не замечая исказившегося лица Нэльвё, я грубо оттолкнул его. Все потеряло значение, кроме ощущения приближающейся беды.
