Крутые меры принятые нами для прекращения подобных безобразий, вызывали со стороны генерала Эльснера дикий протест и раздражали его воспаленное самолюбие. В Добровольческую ставку сыпались на нас бесконечные жалобы. Нас обвиняли в умышленном притеснении офицеров Добровольческой армии, что абсолютно не отвечало истине.
Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах, секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже слово, сказанное в обществе, в интимном кругу, среди родных и приятелей.
Не жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои клеветнические информации, производя огромный эффект в Екатеринодаре (где теперь обосновались эти шалопаи) и выливая ушаты клеветы и помоев на славное Донское казачество, командование и на главу войска — Атамана. "Очерки Русской смуты", загрустившего от итогов собственных деяний генерала Деникина, у которого за бойким пером скрывалась коварная душонка мошенника, в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде: донесение, доклад балабола и наушника офицера, сообщение, отчет о разговоре и так далее и тому подобное. Не пощадила агентура Добровольческой армии и героя Галиции генерала Н. И. Иванова, в чем неумно сам признается генерал Деникин. Его обвинили в "тяжком" преступлении — в сношении представителями германского командования.
Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков, отчего- то раскинутая исключительно по безопасной Донской территории (хотя резоннее было бы отправить их в тыл к большевикам) и, совершенно ненужная и даже, я утверждаю, вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между Донским и Добровольческим командованиями. И закрутилось… На нас выливали целые реки помоев… По-советски данное явление станет называться: «Клевета на существующий строй».
Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по героическим поступкам и нашим славным действиям, а по вызывавшим неприятный осадок отзывам тухлой разведки, значительный процент которой составляли трусливые молодые люди, всячески избегающие фронта, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной репутацией в настоящем. Эти молодые люди жадно и суетливо ловили всякий вздорный и нелепый слух, искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение. Получалось у них плохо. Истине это не соответствовало ни в какой мере, но мнение было.
И Донская контрразведка, уклоняясь от своего прямого назначения — следить за большевиками, пыталась вначале составлять целые объемистые доклады о деяниях добровольческих агентов и уделять многие страницы описанию событий происходящих в ставке Добровольческой армии. Но такая ее не только бесполезная, но и вредная для дела деятельность была сразу в корне пресечена, тем паче, что работы было по горло. Ни одного агента, мы не держали на территории Добровольческой армии еще и потому, что количество таковых в распоряжении Донского командования было крайне ограничено, и они все были используемы исключительно по своему прямому назначению.
Едва ли надо доказывать, что такое положение дел было диким и ненормальным. Представителей при моем штабе было несколько, и не мог я, как начальник штаба, тратить свое драгоценное время на посещение всех этих дутых бездомных идиотов, бродяжек, пригретых Красновым из милосердия, страдающих от безделья. Обычно последние сами приезжали ко мне в штаб, и возникшие вопросы решались по взаимному соглашению.
Кроме того, мы считали слежку за вождями родной нам по крови армии, преследовавшей одну с нами цель, оскорбительной и совершенно излишней. Наш официальный представитель при Добровольческой армии генерал Смагин, был лишь только — представитель Донской армии. Никаких специальных функций на него возложено не было. Скажу больше: нам было доподлинно известно, что генерал Смагин в известной степени склоняется к "добровольческой ориентации" и отчего-то питает личные симпатии к тупоумному генералу Деникину.
Последнее обстоятельство, в сущности и послужило одной из главных причин назначения этого безобидного пенсионера на данный пост. Мы надеялись, что своим благожелательным отношением к вождям Добровольческой армии, своим тактом и большим житейским опытом, генерал Смагин будет сглаживать все неровности и укреплять дружбу союзных армий. Были приняты во внимание и его преклонный возраст и очень большое старшинство в офицерских чинах, что, по моему мнению, должно было служить ему гарантией от резких выпадов, как странного командующего Добровольческой армией, так и его слабоумного окружения.
Очень скоро извлеченный из нафталина генерал Смагин вошел в свою роль, будучи часто единственным связующим звеном между армиями, и постоянным ходатаем о бесконечных нуждах Добровольческой армии. Он живо напоминал мне такого персонажа как Паниковский с его постоянными просьбами: "Дай миллион, дай миллион". Я должен засвидетельствовать, что эту неблагодарную и тяжелую работу на ниве попрошайничества генерал Смагин выполнял с большим тактом, скромно и весьма продуктивно.
Приезжая в Новочеркасск сам, или посылая своего секретаря Н. Жеребкова, генерал Смагин, посещая меня, никогда не поднимал разговора об возмутительном отношении к нам командования Добровольческой армии, никогда не занимался передачей каких-либо сплетен и никогда не чернил ставку Добровольческой армии. Хорошо помню, как в каждый свой приезд, он засыпал меня многочисленными житейскими просьбами: то заменить ему представительский автомобиль, то увеличить содержание и суммы на представительство, то дать ему в штат очередного офицера или писаря для канцелярской работы, то еще что-нибудь. Хорошо хоть любовницы- содержанки дедушку уже давно не интересовали.
Все деликатные и щепетильные вопросы, которые могли разжечь вражду между армиями, старик тактично замалчивал, хотя не было сомнения, что находясь в Екатеринодаре, ему часто приходилось болеть душой за злобные нападки на Дон.
А в то же время, сколько нелестных отзывов, сколько совершенно ненужных донесений, основанных скорее на базарных сплетнях, чем на реальных данных, было послано слабоумным генералом Эльснером в Екатеринодар, что, конечно, не умиротворяло, а только разжигало кипящие страсти. В "Очерках Русской смуты" вспененный генерал Деникин пишет: "10-го августа генерал Алексеев, находившийся тогда в Екатеринодаре, под влиянием донесений из Новочеркасска, телеграфировал Краснову: "негласно до меня доходят сведения, что предполагаются обыски и аресты моего политического отдела. Если это правда, то такой акт, ничем не вызванный, будет означать в высокой мере враждебное отношение к Добровольческой армии. Разве кровь армии, пролитая за Дон, позволяет такой унизительный шаг?" Ну что же, по крайней мере красиво излагает, собака, как выразился бы Жорж Милославский… Шизофреничность всех этих выдумок станет особенной, если уточнить: "Какая такая сказочная "кровь армии", если мы всегда за Вас воевали от звонка до звонка, а Вы всегда только трусливо прятались за нашими спинами?" Тут уж впору сообразить что к чему, кликнуть санитаров, скрутить и отвезти дедушку, куда давно следовало…
А в сущности, это была очередная клевета, о наших "зловещих замыслах", посланная из Новочеркасска в Екатеринодар и резко опровергнутая нашим Атаманом. Но важно то, что в Екатеринодар доносилось обо всем, вплоть до сплетен и вздорных выдумок, а там всему этому дерьму, от безделья, придавалось серьезное значение. Совсем русская элита в начале 20 века выродилась. Сравните блестящих деятелей века девятнадцатого, министров при монархах: Нессельроде, Горчакова и Победоносцева с политиками века двадцатого, кумирами (или же вынужденными марионетками)… ох ты, да не побоимся этого слова, черни. Сравнение будет безусловно не в пользу двадцатого столетия. А что еще нас ждет впереди!
