этического кодекса, но с таким ужасным искажением этого кодекса, что я больше не мог понять истинность своих действий, что я мог оправдать их с величайшим цинизмом.
Я видел все это, глядя на Энтрери, и глубоко благодарил Миликки за тех, кто был в моей жизни, за Закнафейна, за Белвара Диссенгальпа и за Монтолио, которые помогли мне выбрать правильный курс. И если я увидел в Энтрери потенциал для себя, то я должен признать, что когда-то был потенциал и для Энтрери стать таким, каким стал я, познать сострадание и общину, познать друзей, хороших друзей и познать любовь.
Я часто думаю о нем, как и он, без сомнения, думает обо мне. В то время как его одержимость основана на гордости, на стремлении победить меня в битве, моя одержимость вызвана любопытством, поиском ответов внутри себя, наблюдая за действиями того, кем я мог бы стать.
Ненавижу ли я его?
Странно, но нет. Ненависть эта основана не на уважении, которое я оказываю ему за его боевое мастерство, ибо эта мера уважения заканчивается там, на краю поля боя. Нет, я не ненавижу Артемиса Энтрери, потому что жалею его, жалею события, которые привели к неверным решениям, которые он принял. В нем есть настоящая сила, и есть, или когда-то был, значительный потенциал, чтобы творить добро в мире, который так нуждается в героях. Но, несмотря на его поступки, я понял, что Энтрери действует в рамках очень строгого кодекса. В своем искаженном видении мира Энтрери, как мне кажется, искренне верит, что никогда не убивал тех, кто этого не заслуживал. Он держал Кэтти-бри в плену, но не насиловал ее.
Что касается его действий в отношении Реджиса... что ж, Реджис в действительности был вором, и хотя он украл у другого вора, это не оправдывает его преступление. В Лускане, как и в большинстве городов Королевства, воры лишаются рук, а то и хуже, и, конечно, охотник за головами, посланный вернуть украденную вещь и человека, который ее украл, имеет полное право убить этого человека и любого другого, кто помешает его заданию.
В Калимпорте Артемис Энтрери работает среди воров и бандитов, на самом краю цивилизации. В этом качестве он занимается смертью, как и Закнафейн в переулках Мензоберранзана. Между ними есть разница - несомненно! - и я ни в коем случае не хочу оправдать Энтрери за его преступления. Я также не считаю его простым чудовищем-убийцей, каким был, скажем, Эррту.
Нет, когда-то в нем был потенциал, я знаю, хотя, боюсь, он уже далеко отошел от этого пути, ибо когда я смотрю на Артемиса Энтрери, я вижу себя, вижу способность любить, а также способность потерять все это и стать холодным.
Очень холодным.
Возможно, мы встретимся снова и сразимся, и если я убью его, я не пролью по нему слез. По крайней мере, не о том, кто он есть, но, вполне возможно, я буду плакать о том, кем мог бы стать этот чудесный воин.
Если я убью его, я буду плакать о себе.
Почти тридцать лет прошло с той поры, как я покинул свою страну, - ничтожный срок для эльфа-дроу, но для меня - почти целая жизнь. Все, чего я хотел, или думал, что хотел, когда вышел из темной пещеры Мензоберранзана, - это иметь настоящий дом, уютное место, где я мог бы повесить свои сабли над горящим камином и мирно беседовать у огня с друзьями.
Все это я обрел рядом с Бренором, в гулких чертогах его юности, где царят мир и согласие. Я ношу оружие только во время пятидневных переходов между Мифрил Халлом и Серебристой Луной.
Но прав ли я?
Никогда не сомневаясь и не раскаиваясь в своем решении покинуть тьму Мензоберранзана, сейчас, пребывая в мире и спокойствии, я начинаю думать, что мои желания в то давнее время родились из отсутствия опыта. Просто спокойная жизнь была мне неведома.
Конечно, сейчас я живу лучше, в тысячу раз лучше, чем в Подземье. Я даже не помню, когда в последний раз чувствовал тревогу, нарастающий страх надвигающейся опасности, ту дрожь, которую испытываешь, когда враг приближается и надо принять брошенный вызов.
Нет, я помню один особенный миг - около года назад, когда Вульфгар, Гвенвивар и я работали на расчистке нижних туннелей Мифрил Халла, - хотя это чувство, мгновенный укол страха, уже давно поблекло в моей памяти.
Но я задаю себе вопрос: остались ли мы людьми действия? Не будем ли мы цепляться за удобство и покой, если жизнь вызовет нас на бой?
Должен признаться, не знаю.
Однако есть одна вещь, для меня несомненная, одна истина, которая обязательно поможет мне избавиться от сомнений. Рядом с Бренором и его родом, рядом с Вульфгаром, Кэтти-бри и Гвенвивар, милой Гвенвивар, я сам волен выбирать свою судьбу.
Конечно, сейчас я в большей безопасности, чем за все шестьдесят лет моей жизни. Надежды на будущее, на непрерывный мир никогда еще не были столь оправданными. Но, несмотря на это, я чувствую себя смертным. Впервые я оглядываюсь назад, а не смотрю в будущее. И не могу объяснить почему. Я просто чувствую, что смерть ходит рядом, и все истории, которыми я хотел поделиться с друзьями, скоро станут прошлым, и ничто не придет им на смену.
Но я вновь напоминаю себе, что выбор за мной.
В языке дроу нет слова «любовь». Самым близким к нему будет «ссинссриг», но оно скорее обозначает похоть или эгоистичную жадность. Конечно, представление о любви заложено в сердцах некоторых дроу, но истинной любви, самоотверженному желанию, иногда требующему самопожертвования, нет места в мире жестокого и опасного соперничества.
Единственные жертвы, известные дроу, - это приношения Ллос, и, уж конечно, они не имеют ничего общего с самоотречением, поскольку даритель молится о том, чтобы получить в ответ что-то большее.
И все же представление о любви не было для меня чем-то совершенно новым, когда я покинул Подземье. Я любил Закнафейна. Я любил Белвара и Щелкунчика. Именно способность и непреодолимая потребность любить погнали меня прочь из Мензоберранзана.
Есть ли во всем мире более неуловимое, более зыбкое понятие? Кажется, люди всех рас просто не понимают, что такое любовь, они отягощают ее прекрасную, сияющую простоту своими предрассудками и непомерными ожиданиями. Какая ирония в том, что именно я, пришедший из не знающего любви
