— Да, — согласился я поспешно, — вы интеллектуальная элита. Над чем работаете?
Он запнулся, слегка поморщился, помолчал — в монастырях думают быстро, но отвечают не сразу, чтобы ни лишнего слова, а то бывает чревато, если говоришь с людьми знающими.
— Любезный брат паладин… У нас достаточно большой монастырь.
— Понятно, — сказал я с удовлетворением, — много творческих задач, много разработок, еще больше в проектах, задумках… Похоже, меня направили сюда в самом деле не зря.
Он поинтересовался мирно, но я уловил настороженность в его тихом голосе:
— Можно поинтересоваться, кто направил?
— Тертуллиан, — ответил я.
Он вскинул брови, я ощутил прощупывающий взгляд.
— Квинт Септимий Флоренс?
— Ого, — сказал я невольно, — а я думал, его зовут Тертуллианом! Значит, это не имя?.. Хотя неважно, других нет и быть не может. В общем да, он довольно настойчивый и злой. А когда ярится и кричит… не знаешь, куда и прятаться.
— Да, — произнес он мягко, — неуживчивость его была весьма… заметной. Помню, как-то раз… Хотя вы правы, любезный брат паладин, нужно заниматься сегодняшним днем. Вас интересуют, как понимаю, наши достижения в военной области? Увы, мы мирные монахи…
— Все мирное, — бодро сказал я, — часть войны. А любой мир — только короткое перемирие, да и то в одном месте, а в других войны гремят, гремят, совершенствуя род человеческий. Хотя меня вообще-то интересует все. Я не свинья какая-то разборчивая, я всеядное. В смысле, все достижения, что ведут к возделыванию райского сада на земле… можно еще сказать, строительства Царства Небесного, я потребляю, и даже зело.
Он слушал, иногда чуть наклонял голову, соглашаясь или принимая сказанное, а я ошалело старался понять, почему мое сообщение, что я здесь по направлению Тертуллиана, не вызвало особого удивления.
И вообще странное ощущение, словно отец Мальбрах знает Тертуллиана тоже. И даже лучше меня. Что вообще-то объяснимо, оба церковники, однако… как?
— Отдохните с дороги, брат паладин, — произнес он мягко, — у вас будет время поговорить с монахами, а затем и с иерархами Храма.
— Вообще-то я уже отдохнул, — возразил я. — Сколько можно?..
— Тогда сходите в часовню, — посоветовал он.
Я спросил с настороженным интересом:
— А что там?
Он пояснил с мягким упреком в голосе:
— Можете помолиться. Разобраться в себе.
— Ну вот еще, — возразил я, — стану я с собой разбираться! Вот если бы за мое примерное благочестие подбросили воинской святости в духе усиления ударной мощи… То ли дело с магией, там все проще!
Он подумал, посмотрел на меня с сомнением.
— Полагаете? Это значит, вы далеки от понимания. Все не так…
— А как?
— Магию надо копить долго, — произнес он сухо и ровно, — а святость присутствует всегда. Потому благородному паладину должно быть все равно: встретился один нечистый или тысяча, его святость всегда при нем и всегда служит защитой. Единственно уязвимое место у такого человека — сомнение в правоте своего дела. Усомнится в том, что на верном пути, святость уменьшится либо покинет вовсе.
Я вспомнил Тамплиера, не совсем честно его подставил, а выиграл схватку только потому, что схитрил, потому что честно у такого не выиграть.
— Уж в этом я убедился…
— Для мага, — продолжил он, — нет необходимости верить в правоту своего дела. Магия работает вне зависимости, каков человек: хорош или плох, силен или слаб, на стороне добра или зла. Потому магом стать намного проще, как вы понимаете, сэр Ричард.
Я встретил его прямой взгляд.
— Понимаю, святой отец. И даже понимаю, зачем вы это сказали.
Пока мы разговаривали, он незаметно подвел меня к дверям часовни, дверь распахнута настежь, я успел увидеть небольшую комнату, почти маленькую церковь, но без алтаря, на стене крупное распятие с фигурой человека, справа и слева деревянные фигурки святых.
Он проговорил неспешно, глаза оставались такими же строгими:
— Тогда вы можете войти, брат паладин. Попытаться войти.
Я молча шагнул в распахнутые двери. Когда переносил ногу через порог, ощутил сильнейшее сопротивление, словно ломился через встречный ураган, который не ревет и не разметывает волосы, но стремится вообще отшвырнуть, но я стиснул челюсти и, заявив, что я здесь по праву, ломанулся вперед.
Отец Мальбрах вроде бы заметил, что я не просто вошел, я проломился, как будто снес каменную стену, и быстро спросил:
— Что с вами, брат паладин?
— Да это я усомнился в своей чистоте, — ответил я скромно и благочестиво, — подумал и заколебался, достоин ли… но потом вспомнил, что да, я паладин и воин Господа, так что да, вот.
— А-а-а, — протянул он, — правильно, в своей чистоте нужно сомневаться всегда, ибо чистыми никогда не бываем настолько, чтобы считаться действительно чистыми.
— Аминь, — ответил я и перекрестился.
— Аминь, — сказал и он, хотя по лицу я видел, что поразглагольствовать ему еще хотелось, еще как хотелось, все старики любят свысока поучать молодежь, что всегда для них зеленая и недоразвитая. — Оставляю вас здесь, брат паладин. Можете помолиться, ибо совсем скоро вас примут иерархи Храма.
— Аббат?
— Вряд ли, — ответил он. — Но приор… вполне возможно.
Я перекрестился, пошлепал губами, дескать, молюсь беззвучно и в ускоренном режиме, Творец поймет, Он вообще-то понимает много чего, так что не надо про церкви и часовни, Всевышний и в пустыне услышит, даже в лесу, если не слишком густом…
Отец Мальбрах с изумлением наблюдал, как я кивнул распятию, повернулся, вышел из часовни. Он поспешил следом.
— Уже?
— Да, — ответил я скромно. — Мне просить Создателя не о чем, Он и так одарил меня выше крыши. Я скромный, знаете ли. Весьма. Все наоборот, я как раз думаю, что для Создателя сделать… если не полезное, ведь неисповедимы Его пути, то хоть приятное? С другой стороны, раз пути неисповедимы, то, видимо, неисповедимы и вкусы… Как полагаете, отец Мальбрах?
Он вздрогнул, перекрестился.
— Вы в такие дебри заезжаете, брат паладин!.. Я бы не советовал.
— Почему?
— Свихнетесь, — предположил он. — Творец выше вас, как вы, к примеру, выше муравья.
— Резонно, — согласился я, — но если учитывать, что Создатель сотворил нас по образу и подобию своему…
— Это в духовном смысле, — сказал он. — А вкусы… это не духовность.
— А что?
— Чревоугодность, — сказал он после раздумья.
— Фи, — сказал я, — как не стыдно, отец Мальбрах! Я имел в виду вкусы насчет музыки, живописи, тонкой эстетики… Или, по-вашему, это дьявол заложил в человека?
