— Лу…
— Лука…
— …кавому…
— Ууу… ууу… ууу…
— Но кто же он? — пронзительно выкрикнула проповедница (сохраняя, однако, хладнокровие — стрелок чувствовал этот внутренний бесстрастный холод: женщина мастерски владела собой и аудиторией, господствуя над ней). Внезапно он с ужасом и непоколебимой уверенностью подумал: она зачала от человека в черном демона. Она одержима злым духом. И сквозь страх вновь ощутил жаркую дрожь желания.
Державшийся за голову мужчина, спотыкаясь, вывалился вперед.
— Я в пекле! — запрокинув к проповеднице голову, завопил он. Его лицо дергалось и кривилось, словно под кожей шевелились змеи. — Я согрешил блудом! Я согрешил игрой! Я согрешил травой! Я грешил! Я… — Но его голос вознесся к небесам в страшном истерическом вое, поглотившем слова. Он держался за голову, словно та в любую минуту могла лопнуть, как перезревшая дыня.
Молящиеся как по команде замерли в полуэротических позах экстаза.
Сильвия Питтстон потянулась рукой вниз и ухватила мужчину за голову. Сильные и белые, безупречные и нежные пальцы пробрались в волосы, и плач оборвался. Мужчина немо смотрел на нее снизу вверх.
— Кто был с тобой во грехе? — спросила она. Ее глаза — достаточно глубокие, достаточно спокойные и достаточно холодные, чтобы в них утонуть, заглянули в глаза мужчины.
— Лу… Лукавый.
— Как имя ему?
Грубый замирающий шепот:
— Имя ему Сатана.
— Отречешься ли ты от него?
Нетерпеливое, страстное:
— Да, да! О Иисус, мой Спаситель!
Женщина запрокинула ему голову. Мужчина уставился на нее пустыми сияющими глазами фанатика.
— Если он войдет в эту дверь… — проповедница с силой ткнула пальцем в сумрак паперти, где стоял стрелок, — …отречешься ли ты от него перед лицом его?
— Клянусь именем матери!
— Веришь ли ты в вечную любовь Иисуса?
Мужчина зарыдал.
— Верю, б… буду, верю…
— Он прощает тебе, Джонсон.
— Хвала Господу, — сквозь рыдания выговорил Джонсон.
— Я знаю, что Он прощает тебя — так же, как знаю, что Он изгонит нераскаявшихся из чертогов своих и ввергнет во тьму горящую.
— Хвала Господу, — торжественно и утробно прожурчало собрание.
— Так же, как знаю, что этот Лукавый, этот Сатана, этот Повелитель Мух и Змей будет низринут и сокрушен… сокрушишь ли ты его, увидев, Джонсон?
— Да, хвала Господу! — всхлипнул Джонсон.
— Сокрушите ли и вы его, увидев, братья и сестры?
— Дааа… — Хор голосов звучал пресыщенно.
— Если завтра вы увидите, как он лентой вьется по Главной улице?
— Хвала Господу…
Расстроенный и смущенный стрелок тем временем исчез за дверьми и направился в поселок. В воздухе отчетливо пахло пустыней. Время двигаться дальше почти настало. Почти.
Снова в постели.
— Она не примет тебя, — сказала Элли. Голос у нее был испуганный. — Она ни с кем не видится. Выходит только по воскресеньям — напугать всех до смерти.
— Давно она здесь?
— Лет двенадцать. Давай не будем о ней говорить.
— Откуда она пришла? С какой стороны?
— Не знаю. — Явная ложь.
— Элли?
— Я не знаю.
— Элли?
— Ладно! Хорошо! Она явилась от поселенцев! Из пустыни!
— Я так и думал. — Он немного расслабился. — Где она живет?
Голос Элли едва заметно сел.
— Если скажу, приласкаешь меня?
— Ты знаешь ответ.
Она вздохнула. Звук напоминал шелест старых, пожелтевших страниц.
— Ее дом на пригорке за церковью. Маленькая лачуга. Там жил настоящий священник… пока не съехал. Хватит с тебя? Доволен?
— Нет. Еще нет. — Он повернулся и навалился на нее.
День был последним, и стрелок знал это.
Небо, уродливо-лиловое, точно кровоподтек, сверху горело под перстами ранней утренней зари. Элли привидением бродила по дому, зажигая лампы и приглядывая за шипевшими на сковороде кукурузными оладьями. После того, как она рассказала стрелку то, что ему необходимо было узнать, он страстно набросился на нее, и, угадав надвигающуюся развязку, Элли отдавалась ему так щедро, как никогда в жизни — она отдавалась, отчаянно не желая наступления рассвета, отдавалась без устали, с энергией шестнадцатилетней. Однако утром вновь была бледна, на грани менопаузы.
Она без единого слова подала ему завтрак. Стрелок ел быстро — жевал, глотал, запивал каждый кусок горячим кофе. Элли ушла к дверям и стояла, оцепенело глядя в утро, на молчаливые батальоны медленно движущихся облаков.
— Сегодня будет пыльная буря.
— Ничего удивительного.
— А вообще ты когда-нибудь удивляешься? — иронически спросила она и, обернувшись, увидела, что он взялся за шляпу. Нахлобучив ее, стрелок протиснулся мимо Алисы.
— Иногда, — сообщил он. Живой он увидел Алису еще только один раз.
К тому времени, как он добрался до лачуги Сильвии Питтстон, ветер полностью стих и весь мир словно погрузился в ожидание. Стрелок пробыл в краю пустынь достаточно долго, чтобы знать: чем дольше затишье, тем яростнее задует ветер, когда наконец решится подняться. Воздух был напоен странным матовым светом.
К двери устало покосившегося жилища был прибит большой деревянный крест. Стрелок постучался и подождал. Ответа не было. Он снова постучал. Никакого отклика. Стрелок отступил на шаг, и его правый башмак с силой ударил по двери. Небольшой внутренний засов треснул и отскочил. Дверь грохнула о стену, вкривь и вкось обшитую досками, и спугнула крыс, которые со всех лап кинулись наутек. Сильвия Питтстон сидела в холле, в гигантском кресле-качалке из черного дерева, и спокойно рассматривала стрелка большими темными глазами. Предгрозовой свет падал ей на щеки жуткими серыми тенями. На Сильвии была шаль. Качалка едва слышно поскрипывала.
Они обменялись долгим взглядом вне времени.
— Ты никогда его не догонишь, — сказала Сильвия. — Ты идешь стезей зла.
— Он приходил к тебе, — сказал стрелок.
— И в мою постель. Он говорил со мной на Языке. Он…
— Он трахал тебя.
Женщина не дрогнула.
— Ты идешь стезей зла, стрелок. Ты держишься в тени. Вчера вечером ты держался в полумраке святого места. Неужто ты думал, будто я тебя не разгляжу?
— Зачем он исцелил травоеда?
— Он ангел Божий. Так он сказал.
— Надеюсь, это было сказано с улыбкой.
Она приподняла губу, безотчетно, как дикий зверь, показав зубы.
