Пожалуй, сходство фаянсового кресла для размышлений — а именно так был назван унитаз, дабы не смущать неловким словом слух дам — с троном было вовсе уж неприличным, но… народу нравилось.
— Кошмаг, — пролепетала княгиня, заслоняясь кружевным веерочком.
Модеста Архиповна, стоявшая тут же, но оставшаяся незамеченной, невзирая на то, что требовалась немалая сноровка, чтобы не заметить семь пудов живого веса, облаченного в аксамит и соболя. Однако факт оставался фактом.
— Неужели кто-то покупает подобное?
Князь ступил на дорожку.
…а ведь многие именно так и заказывали. Туалетную залу с постаментом на три ступеньки и дорожкой. Евдокия тоже не понимала этого, но разве не спрос рождает предложение?
И теперь ощущала острую обиду.
За маменьку.
За Лютика, который и сотворил «Вершину». И за себя, чего уж душой кривить…
— Пгосто ужас, — княгиня разглядывала фаянсового монстра издали, с явной опаской, будто бы опасаясь, что сие создание вдруг да оживет.
Нижняя губа ее дрожала.
И веер в руке.
И сама она вся, от белого перышка, которым была увенчана сложная прическа, до каблучков изящных туфель.
— Ах матушка, вот вы где… — раздалось веселое, и княгиня облегченно выдохнула. Она вцепилась в руку смуглого темноволосого мужчины с такой страстью, что Евдокии стало неудобно.
Напугала женщину…
…маменька говорила, что у высокородных дам нервы слабые, а тут унитаз с фаянсовыми рюшами и мехом. Стоит, морально давит.
— Догогой, — с явным облегчением воскликнула княгиня и, указав не то на унитаз, не то на Евдокию, сказала. — Посмотги, какой кошмаг!
Князь смотрел на «Вершину», Евдокия — на князя…
…нет, ей случалось видеть его портреты, верно, как и всем жителям королевства Познаньского, но чтобы живьем… и вот так близко… настолько близко, что Евдокия чует тонкий аромат его туалетной воды.
Сандал.
И кажется, цитрус, популярный в нынешнем сезоне.
…костюмчик тоже, словно со страниц «Модника» взят. Белые брюки в узкую полоску и однобортная визитка с атласной бутоньеркой гридеперлевого оттенка. Пуговицы на рукавчиках рубашки черные. И шейный платок повязан широким узлом, к которому и Лютик не сумел бы придраться.
Да и сам князь… смуглявый, черноволосый… и волосы, наперекор всем правилам, отрастил длинные, носит, в хвост собравши. Черты лица резковатые, но благородные, утонченные.
…не даром, Аленка с его портретом под подушкой спит.
Хотя сволочь. По глазам, черным наглым таким глазам видно, что сволочь. Или это просто предчувствие такое? Впрочем, Евдокия предчувствиям доверяла, и нынешнее ее не обмануло.
— Уважаемая, — княжич обратился не к Модесте Архиповне, которую, надо полагать, все семейство Вевельских не замечало принципиально, но к Евдокии. И одарив ее взглядом, каковой заставил почувствовать собственное несовершенство, сморщил нос. — Вы не могли бы это убрать?
— Куда?
Евдокия вдруг поняла, до чего неправильно она выглядит. Невысокая, крепко сбитая, с простым круглым лицом, в котором нет и тени аристократизма, столь желанного маменьке.
…и платье это дурацкое, с оборками и кружевами… Модеста Архиповна настояла, мол, переговоры предстоят, партнеры заявятся и надо бы выглядеть сообразно… вот и парилась Евдокия в нескольких слоях бархата, щедро расшитого золотом и янтарными бусинами, а на плечах еще и шуба возлежала в пол, почти как у маменьки… на шее ожерелье в полпуда с крупными топазами… в ушах — серьги…
Ленты в косе атласные, переливчатые…
Дура дурой.
И в башмаках на высоком по последней моде каблуке. В них-то Евдокия и стоять-то замаялась.
— Куда-нибудь, — пожав плечами, сказал князь. — Видите же, ваше… произведение искусства…
…улыбку эту репортеры любили, было в ней что-то хулиганское, диковатое.
— …весьма нервирует мою матушку.
— Чем же? — Евдокия заставила себя смотреть ему в глаза.
…черные какие, непроглядные.
Нет, она не такая дура, чтобы в ненаследного князя влюбиться. Она — девушка разумная, современная, отдающая себе отчет, чем подобная влюбленность чревата: разбитым сердцем, подпорченной репутацией и несколькими невинно утопленными в слезах подушками.
…а поговаривали, что из-за него, бессердечного, одна девица вены резала, а другая уксусом травилась, но к счастью, не до конца отравилась. А из больницы и вовсе крепко поумневшей вышла, остриглась и ушла от мира именем Иржены-заступницы добро творить.
Столь радикально менять свою жизнь по-за ради эфемерного чувства Евдокия не планировала. Но до чего же сложно оказалось сохранить душевное равновесие. Дыхание и то сперло. И щеки запылали, зарумянились… или то от жары? В шубе по летнему времени парило… Себастьян же наклонился, близко-близко, к самому ушку и доверчиво, нежно почти — со стороны, верно, сие выглядело совсем уж непристойно — произнес:
— Созерцание сего монстра доставляет несказанные муки ее эстетическому чувству… поэтому, окажите уж любезность…
Евдокия, несмотря на непривычное волнение и щемящую, какую-то внезапную боль в груди, любезной быть не собиралась. Но верно, Себастьян на то и не надеялся, оттого прибег к иному средству. И часу не прошло после того, как чета Вевельских, сопровождаемая сыном и восторженными взглядами, удалилась от стенда фирмы «Модестъ», как появился учредитель. И кланяясь, лепеча о новых обстоятельствах неодолимой силы, изменить которые не в его власти при всем уважении, которое лично он испытывает к Модесте Архиповне…
…к вечеру стенд убрали.
Сволочи.
В общем, то самое знакомство, мимолетное, как Краковельская весна, оставило в душе Евдокии глубокий шрам. Раненое самолюбие ныло по ночам и еще на осенние дожди, заставляя мечтать о несбыточном. В этих ее мечтах, несмотря ни на что по-девически стыдливых, неизменно фигурировал растреклятый ненаследный князь, который стоял на коленях, умоляя…
Как правило, на этом месте мечты обрывались. Все же Евдокия была настроена к делам сердечным скептически. И этот скепсис порой здорово мешал жить.
Или помогал?
Она так и не решила.
Как бы то ни было, но злосчастная выставка несколько подпортила репутацию фирмы. К счастью, основная масса краковельчан не разделяла тонкого вкуса княгини, а потому пошатнувшаяся было торговля весьма скоро наладилась…
Жизнь тоже.
Ну более или менее…
…и все-таки день, который начался с Себастьяна Вевельского, просто по определению не мог пройти спокойно. Эта примета, пусть существовавшая исключительно в воображении Евдокии, срабатывала всегда. И она, демонстративно повернувшись к ненаследному князю спиной — игнорировать его, рисованного, было куда проще, нежели живого — сняла рубашку.
