Ознакомительная версия.
– Не понимаю, – остановил меня Редкап. – Что он сделал?
– И вы называете себя мошенниками? – спросил я. – Я сам догадался. Почему бы и вам просто… Ну, хорошо. Поговорив по очереди со всеми ювелирами, он несколько дней выждал, подогревая страсти. Потом тайно назначил встречу с каждым из них в разное время, в разных местах, возможно, даже в самых грязных забегаловках. И предложил каждому то, на что он так сильно надеялся. Он пообещал им посодействовать с тендером. То есть устроить так, чтобы, скажем, именно Картус стал победителем. Конечно же, за хорошую взятку.
Глотис хлопнула себя по лбу.
– Какая я глупая! Как же я не догадалась! Он легко мог собрать миллион золотых в качестве взятки. И мошенник испарился, когда ему заплатил последний ювелир. Ювелиры и пикнуть не смели. Они скорее бы отдали на отсечение свои правые руки, чем допустили бы, что Анклаву станет известно о подкупе официального лица. Эта афера – само совершенство.
В гостиной Клуба Отъявленных Негодяев Потерянного Карнадина воцарилась тишина. Мы молча восхищались гениальностью человека, который продал Понтийский мост.
Октябрь в председательском кресле
В председательском кресле сидел Октябрь, и вечер выдался прохладным; листья – красные и оранжевые – облетали с деревьев в роще.
Их было двенадцать. Они сидели вокруг костра и жарили на огне большие сосиски, которые шипели и плевались соком, стекающим на горящие поленья. Они пили яблочный сидр, освежающий и прохладный.
Апрель впилась зубами в сосиску, та лопнула, и горячий сок полился по подбородку.
– Проклятие, черт ее раздери, – сказала она.
Коренастый Март, сидевший рядом, рассмеялся гулко и похабно и вытащил из кармана огромный несвежий носовой платок.
– Держи, – сказал он.
Апрель вытерла подбородок.
– Спасибо. Кажется, я обожглась из-за этого чертова мешка из кишок. Завтра будет волдырь.
Сентябрь зевнул.
– Ты такой ипохондрик, – сказал он через костер. – И такая вульгарная. – У него были тонкие усики и залысина спереди, отчего лоб казался высоким, а он сам – мудрым не по годам.
– Отстань от нее, – сказала Май. Темноволосая, с короткой стрижкой, в удобных ботинках, она курила маленькую сигариллу, дым которой пах ароматной гвоздикой. – Она просто слишком чувствительная.
– Пожалуйста, – протянул Сентябрь. – Давай вот без этого.
Октябрь, который ни на секунду не забывал, что сегодня он председательствует на собрании, отхлебнул сидра, прочистил горло и сказал:
– Ладно. Кто начинает? – Кресло, в котором он сидел, было вырезано из цельной дубовой колоды и отделано ясенем, вишней и кедром. Остальные сидели на пнях, равномерно расставленных вокруг небольшого костерка. За долгие годы эти пни стали гладкими и уютными.
– А протокол? – спросил Январь. – Когда я сижу в председательском кресле, мы всегда ведем протокол.
– Но сейчас в кресле не ты, да, мой сладкий? – насмешливо осведомился Сентябрь, ироничное элегантное создание.
– Надо вести протокол, – заявил Январь. – Без протокола нельзя.
– Как-нибудь обойдемся, – сказала Апрель, запустив руку в свои длинные светлые волосы. – И я думаю, начать должен Сентябрь.
– С большим удовольствием, – горделиво кивнул Сентябрь.
– Эй, – вмешался Февраль. – Эйэйэй. Я не слышал, чтобы председатель это одобрил. Никто не начинает, пока Октябрь не скажет, кто именно начинает, а после этого все остальные молчат. Можем мы сохранить хотя бы какоето подобие порядка? – Он обвел взглядом собравшихся, маленький, бледный, одетый во все голубое и серое.
– Хорошо, – сказал Октябрь. Борода у него была разноцветная, словно роща по осени, – темнокоричневая, оранжевая и виннокрасная давно не стриженная путаница на подбородке; щеки – красные, точно яблоки. Он был похож на хорошего доброго друга, которого знаешь всю жизнь. – Пусть начинает Сентябрь. Лишь бы уже ктото начал.
Сентябрь положил в рот сосиску, деликатно прожевал, проглотил и осушил кружку с сидром. Потом встал, поклонился слушателям и начал:
– Лорен де Лиль был лучшим поваром в Сиэтле, по крайней мере он сам так считал, а звезды Мишлен на двери ресторана это подтверждали. Он был замечательным поваром, это правда. Его булочки с рубленой ягнятиной выиграли несколько наград, его копченые перепела и равиоли с белыми трюфелями «Гастроном» назвал десятым чудом света. А его винные погреба… ах, его винные погреба… его гордость и страсть.
И я его понимаю. Последний белый виноград собирают как раз у меня, и большую часть красного: я знаю толк в хороших винах, ценю аромат, вкус, послевкусие.
Лорен де Лиль покупал свои вина на аукционах, у частных лиц, у дилеров с репутацией. Он настоятельно просил, чтобы ему выдавали генеалогический сертификат каждой бутылки вина, потому что мошенники, увы, попадаются слишком часто, и особенно если бутылка вина продается за пять, десять или сто тысяч долларов, фунтов или евро.
Истинной жемчужиной его коллекции – ее бриллиантом – была бутылка «Шато Лафит» 1902 года. Редчайшее из редчайших вин. Бутылка стоила сто двадцать тысяч долларов, хотя, если по правде, это вино было бесценным, потому что в мире сохранилась всего одна бутылка.
– Извините, – вежливо перебил Август – самый толстый из всех. Его тонкие волосы топорщились на голове золотистыми прядками.
Сентябрь опустил глаза и посмотрел на своего соседа.
– Да?
– Это не та история, где один богач купил вино, чтобы выпить его за ужином, а повар решил, что выбор блюд недостаточно хорош для такого вина, и предложил другие блюда, вроде как более подходящие, а у парня обнаружилась какая-то редкая аллергия, и он умер прямо за ужином, а дорогое вино так никто и не попробовал?
Сентябрь ничего не ответил. Он явно был недоволен.
– Потому что если это та самая история, то ты уже ее рассказывал. Сколько-то там лет назад. Глупая история. И с тех пор она вряд ли стала умней. – Август улыбнулся. На его розовых щеках мелькнул отблеск костра.
Сентябрь сказал:
– Разумеется, тонкая чувствительность и культура не каждому по вкусу. Некоторым подавай барбекю и пиво, а некоторые…
Февраль не дал ему договорить:
– Мне не очень приятно заострять на этом внимание, но Август в чемто прав. Это должна быть новая история.
Сентябрь поднял бровь и сжал губы.
– У меня все, – коротко сказал он и сел на свой пень.
Месяцы года выжидательно смотрели друг на друга сквозь пламя костра.
Июнь, стеснительная и опрятная, подняла руку:
– У меня есть история про таможенницу, которая работала на рентгеновской установке в аэропорту ЛаГуардиа. Она читала людей, как открытые книги, по очертаниям багажа на экране, и однажды увидела такие чудесные контуры, что влюбилась в этого человека, хозяина чемодана. Ей нужно было понять, чей это багаж, а она не смогла и долгие месяцы страдала. А когда тот человек снова прошел мимо нее на таможенном контроле, она всетаки вычислила его. Это был мужчина, старый мудрый индеец, а она была красивой негритянкой двадцати пяти лет. И она поняла, что у них ничего не получится, и отпустила его, поскольку по форме его чемодана узнала, что он скоро умрет.
Ознакомительная версия.
