Гнался ли пес за ними, нет ли — того Бриан не знает: уж больно неслись они. И скоро, а может, и не слишком скоро — не до счета было — въехали в такой густой туман, будто молоко в воздухе разлили. Здесь лишь Бриан решился обернуться: никакого пса позади не было, потому что если был бы, то зраки его и сквозь такой туман очень даже видны были бы. И пустил он кобылу шагом, а сам сидел и все в себя прийти не мог. И тут вдруг кобыла возьми и остановись. Он ее понукает, а она ни с места. Слез он тогда с повозки, пошел вперед… и чуть не сорвался с обрыва такого, что сердце к самому горлу подпрыгнуло! Ни много ни мало, а сотни полторы локтей под ним было, и склон, почитай, отвесный. Туман там, на дне, редел, и все было видно: и елочки кривые, и осоку не шибко густую, и валуны, и каменную осыпь. А туман полз из-за спины, откуда он пришел, и медленно так с обрыва изливался, заполняя низину.
Понял Бриан тогда, что нынче нет ему прямого пути до приюта, а окольный вовсе не туда завести может, и решил остаться на месте, потому что в мире духов, куда он ненароком угодил, порой на месте надо крепко стоять, чтобы попасть куда нужно, и наоборот — бежать что есть мочи, чтобы на прежнем месте остаться. И вот туман залил ту местность, что под ногами Бриана оказалась в полутораста локтях внизу, зато дали расчистились, звезды открылись, и он увидел, как прямо по туману, из ночного неба, идут к нему прекрасные собой люди в одеждах пурпурных, багряных и зеленых, а впереди всех дева в белом. Шли они, понятно, не к нему, а по своим делам и, возможно, его не видели вовсе, но с каждым шагом приближались, как будто каждый шаг у них был по десять саженей.
На всякий случай Бриан схоронился под повозкой, хотя, если б они захотели его увидеть, они бы его увидели без труда. Но у них были иные заботы, и лица их, прекрасные и ясные, полны были скорби. И эхом, откуда-то со дна туманного моря, донесся вновь крик черного пса с огневеющими глазами.
Так они и прошли мимо него, удалившись в туман, и лишь дева в белом платье с серебряным поясом и синем плаще с серебряной же вышивкой, с волосами цвета старинного светлого золота, обернулась и спросила:
— Ты ли это, Бриан Верцингеторис? И что ты здесь делаешь?
Бриану ничего не оставалось, как встать и ответить деве, чья кожа была бела, как зимний снег в миг перед рассветом, а щеки румяны, как последний закатный луч на зимнем снегу:
— Дорогой мне повстречался пес баргест. Я устрашился и чуть не грянулся с этакой вот кручи. А теперь жду, пока начнет светать. И как это вы умудряетесь ходить так по туману? А если в нем найдется невзначай прореха, вы же сорветесь вниз, и поминай как звали!
— Ты беспокоишься о нас, Бриан, и спасибо тебе за это, — улыбнулась ему дева. — Нет, нам не страшны разрывы в тумане. Значит, и ты видел баргеста. Тогда я должна рассказать тебе, зачем явился черный пес с огненным взглядом, иначе рассвет застанет тебя вовсе не там, где бы тебе хотелось.
Сегодня у нас печальный день, и даже чистое солнце, что светит в холмах, поблекло. Тридцать лет и один день минули сегодня с той поры, как пошел срок, что должны были провести в изгнании на островах Восхода Фебал и Кайте, дочь короля Итты, ибо король Итта не желал этого брака и назначил самый длинный срок, что мог позволить закон. И вот сегодня срок этот закончился, и они хотели вернуться на родину, дабы пожениться и жить счастливо.
Их корабль уже близок был к пристаням Нок-Брана, когда явился им некто в черном, грядущий прямо по волнам, и рек, что король Итта нарушил свою клятву и тысячи могучих воинов стоят на берегу, чтобы, едва ступит Фебал на берег, умертвить его, а Кайте схватить и выдать замуж за немилого ей. Опечалился тогда Фебал, и черная сень опустилась на сердце Кайте, ибо не было им пути назад, на острова Восхода, и не могли они пожениться без слова на то короля, а на родине ждала их тысяча клинков, и они видели уже с корабля блеск оружия на пристанях. И тогда Кайте, не выдержав горя, сказала:
— Если нет мне места ни в землях Восхода, ни под кровом отца, то едва ли море отвергнет меня. — И с тем шагнула за борт, и пучина и впрямь приняла ее. И Фебал, будучи безутешен, последовал за нею.
А были то на берегу воины, что с почетом должны были встретить Фебала и Кайте, зане король Итта смягчился сердцем за долгий срок разлуки и рад был приветить дочь и Фебала, могучего воина, и дать им слово на брак и счастье под своим кровом. Но вот явился и к нему некто облаченный в черное и рассказал, что бурей, поднятой нелюдями Феана На Фаин, корабль, что вез Фебала и Кайте, был сокрушен и затонул и лишь он один спасся из пучины и потому знает обо всем. И горе короля было велико, и сердце его не выдержало великой скорби и сознания учиненной им самим несправедливости, и он умер.
Тот же, кто был одет в черное, перешел ручей Гватло, меняющий цвет, если его переходит солгавший, и ручей потек красным. Но это не смутило лгуна, и он сбросил черные личины и стал тем, кем был. А был это Брессах Ог Ферт, великий чародей. И он свистнул трижды, и черный пес с пылающими очами, баргест, коего видели и слышали накануне ночью, явился к нему и прокричал три раза. И тогда Брессах и пес исчезли, а на склоне холма, что за ручьем, почти у самой вершины, увидели все осиянного солнцем великана в красных одеждах, дивного обличьем, и сотни и тысячи больших и прекрасных птиц, белых, как несбывшаяся любовь, кружились вокруг него…
Белые птицы и впрямь вились вокруг, и издали они, должно быть, виделись прекрасными, но вблизи было видно, что это обыкновенные чайки, которые ко всему еще и дрались из-за рыбы и переругивались, вопя пронзительно, как халисунская торговка. Человек прикрыл книгу, и ее титул блеснул в лучах утреннего солнца розовато-золотыми буквицами: «Вельхские рекла».
Эта книга, в отличие от прежде читанных им, была сделана так, что за ней было трудно следовать, если она вообще куда-нибудь вела. Обычно во всякой книге имелся свой зачин, а потом уж тот многоученый человек, что ее придумал, вел того, кто после принимался читать его сочинения, словно по незнакомым краям. И в конце концов приводил куда-нибудь, а уж там можно было и самому рассудить, нравится ли тебе место, куда привели, и стоит ли там оставаться. А можно было и посередь пути додуматься, что проводник попался худой и либо нарочно ведет в топи, либо сам не великий знаток местности, куда зовет, а потому умный человек за таким не шел, а на полпути поворачивал назад.
«Вельхские рекла» были писаны по-иному, будто не единой дорогой «от и до» намеревался следовать рассказчик, но поставил на каждой росстани знак: направо пойдешь — озеро, налево — чаща, прямо — поле. А дальше сам иди, куда приглянется. И так можно было эту книгу читать без начала и конца, каждый раз по-новому, переходя от одной заглавной буквицы к другой, зане всякая глава, что вслед за буквицей начиналась, пестрела знаками, что звали немедля обратиться к другой главе, о событиях коей в этой упоминается. А в той главе были свои отсылки, и так можно было целую книгу прочесть не однажды, но всякий раз по-другому, по своей прихоти.
