Эта правда окатила меня как ледяной душ. Электрические плиты в Мак-Марри были большой роскошью, и все, кроме самых неэкономных и тупых, пользовались газовыми. Если бы огонь достиг газовых баллонов, "Кафе на улице Магнолий" тут же бы взлетело к чертовой бабушке, и уже никто бы не помог: ни бравые пожарные, ни моя знаменитая "везучесть".
Пока я стояла как истукан и медленно осознавала то, в какой же истории на самом деле оказалась, начал кипеть кофе. Булькая и обозленно шипя, мутная жидкость в турке напоминала мне болото, в которое жизнь начала меня затягивать. Галлюцинации и взбешенные лошади — что дальше? Единороги или, может быть, фавны?
Я попыталась вслух засмеяться своей шутке, но вышло нечто неправдоподобное и даже зловещее. Еще чуть-чуть, и я уже готова была согласиться на то, чтобы вернуться обратно в Мельбурн к братцу и мачехе.
Несмотря на то, что я положила в кофе несколько полных ложек сахара, напиток оказался горьким и омерзительным, так что, оставив чашку в сторону, я вновь вышла на улицу, решив покормить кур. Говорят, любая работа успокаивает нервы, а свой лимит на фотографирование за сегодня я уже исчерпала.
Было уже далеко за полдень, и стройные лучи последнего за эту осень солнца с каким-то трудом падали на землю, будто им приходилось через что-то проталкиваться и продираться. Вскоре его сменит другое светило: холодное, бледное и дразнящее.
Вскинув голову вверх, я принялась нежиться в солнечных лучах и на мгновение позабыла обо всем.
До вечера я выполняла всякую мелкую работу: убиралась в стойлах конюшни, если там, конечно, в это время не было лошадей, кормила животных, завела овец обратно в загон и перенесла часть сена с улицы в сарай, чтобы оно за ночь не отсырело. На ферме у дяди Рея я была не в первый раз, поэтому прекрасно знала, что нужно делать. И, на некоторое время забывшись, я просто все время что-то делала, стараясь не сидеть на одном месте. Лишь когда солнце уже начало садиться, я на мгновение остановилась. Вокруг сломя голову носились куры, и я смотрела куда-то вдаль, в бесконечность. Вся долина была как на ладони. В вечернем свете красные лучи заходящего солнца падали на землю, придавая ей буровато-зеленоватый оттенок. Зрелище это завораживало и одновременно пугало, но я не могла оторваться от этого великолепного пейзажа, мысленно вспоминая о том, что в Мельбурне люди почти не замечают, садится солнце или встает. Для них все одно и то же, пустое, не имеющее смысла. Они живут в каком-то своем личном часовом поясе, не замечая дня и ночи. И я тоже так жила.
В доме гулял сквозняк. Стянув с себя заляпанные грязью и птичьим пометом резиновые сапоги и тщательно ополоснув руки в умывальнике у двери, я направилась в сторону единственно интересующего меня на данный момент запаха. Запаха еды.
Я не чувствовала угрызений совести за то, что пока еще не готовила в этом доме сама, но, в конце концов, на этот вечер у меня было оправдание.
— А-а! — радостно протянул дядя Рей, едва меня увидев. — Работница пришла! Заходи, Джинджер, я почти закончил с этим… м-мм… — он втянул носом ароматный запах, — …мясом по-мексикански.
Спасибо, а то я не почувствовала. И, поддерживая мои мысли, желудок громко забурчал.
Эти несколько минут тянулись бесконечно долго, и я думала, что это и вправду были самые долгие минуты за всю мою жизнь. Я не чувствовала такого нетерпения даже перед вручением школьной награды за натуралистический проект по физической природе Земли. Моим самым главным соперником на тот момент оставался Эндрю Л. (он был из параллельного класса и никогда никому не говорил свою фамилию — единственное, что все знают о нем, так это то, что его фамилия начинается на "л"), но, сделав приятное исключение, удача в тот раз оказалась на моей стороне, и Эндрю в итоге остался с носом.
Но даже это не сравнится с… (как там дядя сказал?) мясом по-мексикански.
Когда же наконец еда оказалась перед моим носом, я с огромным трудом переборола соблазн начать есть руками вместо того, чтобы по-человечески сходить за вилкой и ножом. Едва я открыла ящичек со столовыми приборами, как за моей спиной послышался вопрос:
— Ты не слишком перетрудилась сегодня, Джинджер? — Дядин западный акцент, особенно заметный при произнесении моего имени, звучал немного забавно, и я издала негромкий смешок. Надеюсь, дядя ничего не заметил, потому как говорил он слишком серьезно даже для Ренарда Макэндорса.
— Все в порядке, — ответила я искренне. Я действительно чувствовала себя уже намного лучше.
— Если это из-за того, что произошло в конюшне… — начал было дядя, но я его перебила:
— Нет, совсем не в Шварце дело.
Повисла пауза. Та самая пауза, при которой знаешь, что нужно что-то сказать, но не можешь. От того, что мы затронули эту тему, настроение вновь опустилось. Я склонилась над ящиком, делая вид, что ищу себе вилку, хотя их там лежала целая куча. Но тянуть до бесконечности было нельзя, и я, схватив первый попавшийся столовый прибор, вернулась обратно за стол. В глазах у дяди читалось какое-то престранное выражение: что-то отдаленно напоминающее сожаление.
От этого мне стало еще паршивей. Да и в целом ситуация была не из приятных.
— Пойду чайник поставлю, — буркнула я, так и не прикоснувшись к своей порции. Мой волчий аппетит как ветром сдуло.
Я совершенно не хотела возвращаться к обсуждению того, что произошло в конюшне, но на деле оказалось, что эту историю нельзя просто замять, как мне бы того ни хотелось.
— Этот конь слишком дорого мне обходится! — неожиданно рыкнул дядя и ударил кулаком с зажатой в нем вилкой по столу.
Я обернулась.
— Ну так продай его, — посоветовала я. В данной ситуации это вообще было единственным, что я могла посоветовать.
— Не могу. — Дядя обреченно склонил голову, и теперь я не могла видеть выражения его лица, не могла понять, о чем он сейчас думает. — Этот конь… — он замялся, — …особенный
— Не бывает особенных коней, дядя Рей! — не удержавшись, воскликнула я, хотя прекрасно понимала, насколько он был прав. Находясь у стойла с необычным жеребцом, я на себе почувствовала всю магию, волнами исходившую от животного. — Как? Подошел к тебе и молвил человеческим голосом? Просил не продавать? — с нескрываемым сапказмом поинтересовалась я.
— Он… Это самый совершенный жеребец, которого я когда-либо видел в своей жизни! Иногда мне кажется, что он пытается мне что-то сказать, но не может. Иногда мне кажется, что он не такой, как все. — Последние слова дядя произнес тихим шепотом, опустив лицо в раскрытые ладони.
