He-Король Артур маялся — то ли хандрил, то ли просто мечтал о бутылке темного пива. Гора шелухи от семечек посреди стола свидетельствовала об этом со всей возможной наглядностью. Облегченный вздох, услышанный Петром Леонидовичем, лишь подкрепил справедливость данного несложного умозаключения.
Прежде чем повернуть налево, в обжитую за долгие годы каморку, старик бросил привычный взгляд на ряды мишеней. Мельница крутится, карусель не саботирует, свободные места заняты фрейшюцами. Что должно гореть — горит, двигаться — движется. После местной командировки, которая среди своих именуется «целевым выездом», приятно убедиться, что жизнь идет дальше. Что она, несмотря на отдельные недоработки, прекрасна...
— Дядя Петя-я-я!
Голос Артура вернул старика к действительности. Да, слегка задержался, есть грех. Всего на пять минут, но точность — вежливость не одних королей. Тирменов — тоже.
— Свободен! — объявил он, появляясь в дверях. — Беги, сержант.
— Есть!
Артур вскочил, готовясь набрать космическую скорость, причем не первую — сразу третью. Но внезапно замер, после чего решительно ткнул себя пальцем в лоб.
— Ск-клероз, блин. Плавно п-переходящий в маразм. П-предложение имеется. Давай я этих г-герлов выкину — и свои фотки п-принесу. Афганские.
Оба поглядели на стену, где над столом красовалась фотогалерея, созданная совместными усилиями. Упомянутые «герлы» появились год назад не без помощи переменчивого Артура.
— Вроде к-как преемственность п-поколений, — пояснил намерения бывший сержант. — Чтобы знали, шкуры т-тыло-вые.
— А сверху объявление: «Вас обслуживает ЧП «Ветеринар», — хмыкнул старик. — Есть контрпредложение: обвешать все девками. В современном духе. А самим перейти на нелегалку. Бороды отпустим...
— Фиг им в-всем! — Артур шутки не понял и не принял. — Знаешь, дядя Петя, п-про нас, «афганцев», разное молотят. Психи, блин, ненормальные, кровь по ночам душит, в Афгане младенцев штыками кололи... Г-гады! Хот-тят, чтобы прятались мы, п-по углам т-темным сидели. Не, на н-неле-галку не перейду! И фотки п-принесу, пусть смотрят!..
Он шагнул вперед, как на амбразуру. Рука потянулась к первой из глянцевых красавиц.
— Не спеши! — Петр Леонидович вздохнул, понимая, что не убедит и отговорить не сможет. — Чем Настасья Кински виновата? Фотографии неси, если хочешь, разместим, места хватит.
— Ладно, — неохотно согласился Артур. — Рядом с т-твои-ми повесим. А Кински — в сторону, п-подальше... Слушай, п-про танк ты рассказывал, помню. А эт-та?
Он дернул небритым подбородком, пытаясь указать направление.
— Эта — редкая. Август 41-го, возле Смоленска. Мы из окружения вышли, и к нам Константин Симонов приехал. А при нем — корреспондент. Фамилия смешная: Трошкин. Он и снимал.
— Сам С-симонов? Который фильм «Живые и мертвые»? — восхитился бывший сержант. — Ух т-ты!
Петр Леонидович улыбнулся.
— Это сейчас он — Симонов. А тогда... Прикатил молодой да шустрый, а полк только-только очередную атаку отбил. Не до интервью было. Ну, он понял, стал стихи читать, мы и отмякли. Хорошие у него стихи. Жаль, их сейчас забыли!
— Значит, ты, дядя П-петя, с сорок первого воевал? Да т-ты герой!
— Значит, — старик поморщился. — Герой... Интендантский лейтенант, прости господи! Портянка налево, портянка направо...
— Только не надо про портянки, Кондратьев! — Лейтенант Карамышев зло дернул щекой. — Знаю я, какими портянками ты занимался. И в корпусе, и раньше, в Коврове. Ох, не достал я тебя до всей этой заварухи, больно верткий ты!
— Не шуми. — Петр осторожно выглянул из-за дерева, прислушался. В лесу было тихо, но он уже знал, чего стоит лесная тишина. — Не достал, говоришь? Можешь сейчас попробовать, первым не выстрелю.
Он отвернулся, чтобы не смотреть на лежавшую в траве «СВТ». После того, что случилось полчаса назад, больше всего хотелось заснуть — прямо здесь, на краю маленькой поляны. А еще хотелось пить, но он помнил: фляга пуста с вечера. Надо было наполнить утром, но они спешили, да и вода во встреченном колодце не понравилась. Мутная, горькая, в пятнах бензина.
Кто мог погубить колодец? Немцы?
На мотоциклистов наткнулись по глупости: на узкой лесной просеке, лоб в лоб. На разведку вышли с рассветом, устали, расслабились. Тихий лес, пустая дорога, ни души вокруг. Петр успел крикнуть, пытаясь предупредить, но очереди ударили в упор, сметая бойцов. Они с Карамышевым уцелели — двое из десяти.
— Дурак ты, Кондратьев! — с чувством выговорил лейтенант. — Делать нам больше нечего, как друг по дружке стрелять. Там, в селе, полторы сотни бойцов, и ни одного командира, кроме нас с тобой. Мы их должны к своим через фронт вывести. И выведем. Ты выведешь!
— Почему — я?
Петр прикрыл глаза, чувствуя, что вот-вот заснет. Нельзя, ни в коем случае нельзя... Его неудержимо тянуло туда, в темную пропасть, где можно ни о чем не думать, не вспоминать.
«Ты знаешь, кто я? Я — твой друг».
— Эй! — Резкий окрик энкавэдэшника заставил вздрогнуть. — Не спи, трибунал проспишь! Спросил, значит, ответ выслушай. Выведешь нас потому, что, во-первых, ты старший по званию, товарищ техник-интендант 1-го ранга. А во-вторых... Везучий ты, Кондратьев. Вот и поделись везением. Авось зачтется!
— Не зачтется.
Петр мотнул головой, заставил себя встать, вдохнуть горячий летний воздух, выбивая заполнившую горло пыль. Нагнулся, поднял «Токаревку», прикинул, сколько осталось патронов.
— Не зачтется, лейтенант. Ладно, пошли!
Над головой сомкнулись зеленые кроны. Легкий ветер обвевал разгоряченные лица, но треклятая пыль не желала исчезать. Она была, казалось, всюду — на траве, в воздухе, на потрескавшихся губах...
11-й механизированный корпус генерала Мостовенко, куда Петр попал в феврале, перестал существовать незаметно, сам собой. Сначала, после того как их подняли по тревоге, они ехали по разбитым проселкам — не на запад, откуда ждали врага, а на юг. Затем повернули обратно, затем... Начались бомбежки. Кондратьев увидел первые брошенные танки — не подбитые, не поврежденные, просто брошенные, с топливом и с полным, нерасстрелянным боезапасом. Три дня назад незнакомый полковник отдал приказ уничтожить уцелевшую технику и уходить на восток мелкими группами. Сутки шли в составе батальона, но оказалось, что батальона тоже нет, нет командира, нет заместителя по политчасти... Командир исчез с концами, а вот куда делся батальонный комиссар, Петр заметить успел — и удивился, где товарищ Могиляй умудрился раздобыть приличный штатский костюм.
