Но господина лекаря ведут по лестнице наверх, граф молодой — за ним, и слуге тоже отставать не приходится, потому что иначе гвардеец со шпагой его подгонять вздумает. Так и прошел слуга мимо коленопреклоненной девицы.
Привели их в одну из тех потаенных спаленок. Одна такая комнатушка на трех-четырех девиц, да и то, как слуга заметил, не совсем чтоб на вышивальщиц. Больная-то, к которой лекаря вызвали, точно вышивальщицей была, но те две зверообразные старушенции, что вместе с ней обитали, вряд ли когда тонкую иголку в лапищах своих держали. Одно звание, что слабый и прекрасный пол. Если такой зверюге позволить бороду с усами отрастить — в точности тюремный стражник, даже голос менять не придется.
— Добрый вечер, милая девица! — галантно начинает лекарь. — Что же это такое с тобой приключилось?
Лекарь к ней — со всей душой, а девица отворачивается. И молчит.
Пожалел ее Жилло — совсем она молоденькая, бледненькая, волосы прозрачные какие-то, выбились из-под серого чепца на лоб двумя прядками. Но ротик маленький и упрямый. И глаза сердитые. На лице залегли глубокие тени — то ли от болезни, а то ли от канделябра, в котором горят четыре толстенные сальные свечи, другого же света в спаленке нет.
Сказать правду, так молчала она битый час на все вопросы и даже на приказы. А по лицу видно — плохо девушке. Оказалось, второй день не ест, не пьет, ни слова не говорит. Переглянулись лекарь с молодым графом ощупывать надо. Лекарь одеяло потянул — она не дает. Дурацкая картина, особенно потому, что гвардейцы сурово таращатся. Без гвардейцев, может, что и вышло бы.
Попросил лекарь гвардейцев убраться на четверть часика — те только башками помотали. Нет, и все тебе.
— Я так лечить отказываюсь, — заявил тогда лекарь. — Слуги, берите сундучки со снадобьями и за мной!
Встал он с края постели, где примостился, но тут в грудь ему клинок уперся.
— Тебя сюда лечить привели, а не норов показывать! — сказал гвардеец, который покрепче и поглавнее. — Ишь, умный выискался! Думает, раз лекарства наизусть зазубрил, то и норов показывать может! А у нас все равны, что лекарь, что дерьмовоз! Лечи, мерзавец.
Опять граф со слугой переглянулись. И понял слуга, что напрасно они сюда за лекарем увязались. Красавиц-то хваленых увидели, но и неприятности, того гляди, начнутся основательные.
Лекарь, видно, опять струхнул, даром что с виду — крепостная башня. Впрочем, и винить его грешно — это граф со слугой в захолустье жили и горя не знали, а он тут лет уж тридцать, знает, чего бояться…
— Вы, братцы равноправные гвардейцы, языки-то придержали бы, — сказал лекарь и клинок от груди отвел. — Я не потому лечить отказываюсь, что у меня норов, а потому, что против этой хворобы другие лекарства нужны. Видите, сопротивляется девица лечению? Испортили ее, вот что! Порчу на нее кто-то напустил! А ну, ведите меня к начальнику караульной службы! Пусть разберется, кто из посторонних здесь дня этак за два побывал!
— Испортили? Так это свои и испортили! — рявкнул гвардеец. — Девчонка первая вышивальщица, позавидовала какая-то дура! Стой где стоишь! А ты, Никлас, бегом за капралом! Обыск у девчонок делать надо! Давно пора! Я знаю, как они порчу напускают, моей сестре как-то напустили! Это и пояса с заговоренными узлами нужны, и горшки с дохлыми жабами, и прочий ихний ведьмовской приклад! Живо!
Стоит гвардеец, клинок лекарю в живот уставил, другой тоже руку на эфес положил, а третий выскочил и вниз по лестнице понесся. Слышно пробежал по мастерской и поднялся там переполох! Ну, кто из девиц обыску радоваться будет?
— Вот так-то, слуги мои, — обратился лекарь к графу молодому и Жилло. — Не думали не гадали, а прямо в змеиное гнездо попали. Того гляди, заставят и нас тут ведьм ловить…
И глазами указывает графу со слугой на тех двух жутких старушенций, которые больную караулить приставлены. И впрямь — как есть ведьмы. Даже клыки желтые — и те имеются. Однако двум балбесам, молодому графу и слуге, не до шуток. Не думали, что проказа так несуразно завершится.
Посмотрел Жилло с надеждой на своего графа — а тот растерялся и приказать ничего путного не может. Да и немудрено — графу-то двадцать лет, что он, кроме родительского замка и умных книжек, видел? Решил Жилло вмешаться — себя и господина спасти.
— Может, нам ваши тайные снадобья, господин лекарь, привезти? спрашивает. — Раз уж эти не годятся? Все равно ведь вам тут оставаться, пока девицу не вылечите. Мы бы живенько! Мы бы нашли ларчик, который велено, а я и один бы его сюда доставил…
То есть, на что он лекарю намекал? На то, что хотел графа своего отсюда живым и невредимым вывести. Уйти, значит, с ним вдвоем, а вернуться уже одному.
— Парень дело говорит, — одобрил гвардеец. — Ты, умник, стой на месте, а ты, парень, держи…
И бляху свою именную, отцепив от поясного ремня, протянул.
— По моей бляхе тебя выпустят и впустят беспрепятственно. Смотри, потеряешь — насидишься в каземате… Пошел! Лети мухой! Да не оба, одного хватит.
Жилло графа подтолкнул — мол, хватайте бляху, ваша светлость, и давайте деру! Но тот окаменел. Лекарь ему мохнатыми бровями знаки делает без толку! И дождались все трое — гвардеец чуть не силком Жилло эту бляху в кулак вжал.
— Который ларчик-то принести, сударь? — жалобно спросил Жилло у лекаря.
— Малахитовый, что справа на каминной полке!
И показал лекарь слуге тайно здоровый кулак. Уж что этот кулак означал — Жилло так никогда и не узнал, да, правду сказать, и не пытался.
Пошел Жилло вниз по лестнице и слышит — наверху гвардеец к окну подошел и кому-то приказал его, Жилло, до лекарского дома и обратно в карете сопроводить. Делать нечего — придется возвращаться…
Идет Жилло через мастерскую — там ни души, все раскидано, а большая дверь в девичью спальню — нараспашку. На пяльцах огромных стоячих вышивки начатые, корзинки с клубками опрокинуты, цветные клубки разбежались по полу. Посмотрел на ближайшие пяльцы Жилло — чуть на пол не плюнул. Девушкам бы цветы вышивать, а не многоцветной нежнейшей гладью топор с мотыгой!
Оглянулся графский слуга — и к двери, к косяку на миг прижаться, посмотреть, что у девиц творится. А там уже вовсю сыскная служба старается — ищут, чем порчу наводили! Такой кавардак устроили — перины с тюфяками на дыбы, бельишко девичье убогое — все на виду, только что пух и перья по воздуху не летают. Но, видно, не нашли еще горшка с дохлой жабой. Вышивальщицы уж не визжат, не отнимают у сыскной службы вещички свои, а покорно так встали — каждая, где ее суета эта застигла, и ждут, головы повесив. Иногда разве что метнется испуганная девушка из угла в угол и там замрет, словно каменная. Почему, отчего — у нее спроси… Весь шум и гам сыщики творят.
