Карпинчо определенно скрывался от меня. Бразильский проводник Феликс пожимал растерянно плечами: "Вот здесь они всегда бродят… и здесь…" Потом он принимался плести разные истории: о том, как уровень воды поднимался на тридцать метров выше ординара и все аргентинские сооружения вдоль реки снесло, а бразильские выстояли, или как террористы взорвали генератор на электростанции Итайпу и девушек из стрип-клуба в наступившей темноте украли парагвайские кадеты, и тому подобное. Мне показалось, что он нарочно ведет нас куда-то не туда, но проверить я не мог, потому что карта была только у Феликса. В конце концов мы дошли куда хотели и распрощались, похлопав друг друга по спине.
Таксист оказался философом. Я спросил, не портеньо ли он, и получил ответ, что да, но в несколько более широком смысле. Ведь портеньо означает просто жителя порта, а он родом из Колонии, что в Уругвае.
— А как живут люди в Колонии? — я знал об этом городе, на другом берегу Ла-Платы, но почему-то никак его себе не представлял — только в виде названия на карте.
Таксист сделал неопределенно-широкий жест свободной рукой.
— Люди везде живут одинаково, — ответил он, вильнув в сторону от встречного такси. — Здесь, в Буэнос-Айресе, они, может, слишком много думают о смерти. А так — всем нужно одно и то же.
Я осторожно полюбопытствовал, что именно. С такими вопросами никогда не знаешь, на кого попадешь — в прошлом году как-то я встретил антиглобалистку, и хорошо начинавшийся вечер оказался скомкан.
— Ну, я не говорю про деньги и женщин, — начал таксист. — Без этого жизни вообще нет. А когда она есть, то человеку нужна Великая Идея.
Я прикинул, что ехать осталось недолго, и, может, до Че Гевары мы дойти и не успеем.
— А идея, — продолжал Мигель (так его звали, если верить бумажке, висящей на спинке сиденья), — может быть любой, но главное — не слишком простой.
— Например?
— Например, — отвечал Мигель, — мой дед со стороны матери мечтал попасть в Антарктиду. Но из Уругвая туда попасть было нельзя. Он переехал в Аргентину, добрался до Огненной Земли, а там ввязался в драку и зарезал какого-то гаучо. Его хотели расстрелять, но свидетели оказались благородными людьми и признались, что он оказался там случайно. Дед отсидел в тюрьме три года, потом его освободили по амнистии в честь вступления в должность нового президента. Он поехал домой, и в Буэнос-Айресе, пока ждал парома в Колонию, увидел фрегат «Сармьенто», нанялся к ним матросом, и через месяц уже был в Антарктиде. Это был последний рейс "Сармьенто"! — закончил водитель торжественно.
Я собрался было спросить Мигеля о карпинчо, но к этому моменту мы намертво застряли на углу Аррожо и Суипаччо, и я предложил ему оставить машину и пойти поужинать.
— Много ли ты заработаешь в это время? — убеждал я его. — Посмотри, такси больше, чем пешеходов! А у меня сегодня был хороший день, и я просто обязан тебя угостить.
Мигель согласился с моими аргументами, мы свернули куда-то вбок и вскоре оказались перед дверью с огромной коровьей головой. Мигель уверенно ухватил корову за рог, распахнул дверь, и мы вошли в просторное, залитое ярким праздничным светом помещение.
Конечно, один я бы потерялся там, среди всей этой шумной нарядной публики. Нам нашли столик, принесли вина, мы выпили за цель в жизни, и Мигель повел меня куда-то в глубину, в соседний полутемный зал, где мерцал огонь, а на его фоне двигались силуэты людей с громадными ножами. Пахло дымом и жареным мясом.
Мы протолкались к месту действия. Посередине догорали громадные бревна, сложенные шалашом, а вокруг, распятые на железных крестах, висели барашки и расчлененные коровы. Мигель позвал одного из бродящих вокруг огня и долго объяснял ему что-то, употребляя непонятные слова. Тот сумрачно кивал, потом, не говоря ни слова, отвернулся и ожесточенно замахал ножом, больше похожим на шпагу, чем на мачете. Парнишка, стоявший рядом с ним, ловко подставлял поднос, и вскоре подошел с горой дымящегося мяса. Мигель принял поднос и кивнул мне — "пошли обратно".
Все было необычайно вкусно, и поднос быстро пустел. Кое-что было мне незнакомо, и я, стараясь не задумываться, что это за часть тела, только запивал добрым глотком вина.
К нам подходили знакомые Мигеля, обнимались, целовались, кто-то подсаживался, о чем-то спрашивал меня, я что-то отвечал, мы пили за знакомство, но все дальнейшие события этого вечера сплелись в один ровный шум. Я спрашивал о чем-то важном, записывал указания Мигеля, обменивался телефонами с его друзьями. В конце концов мы расплатились, с трудом найдя официанта, и вышли на улицу. Пабло, видимо, знакомый Мигеля, отобрал у него ключи, и мы наконец поехали в гостиницу, распевая втроем "О любимый Буэнос-Айрес, когда я увижу тебя…"
Гонсало узнал меня и даже обрадовался, поблагодарил моих провожатых, я выпил чашку очень крепкого кофе и оставил троих кабальеро обсуждать недостатки парагвайских девушек. Ехать в Сан-Тельмо, в любимый бар Пабло, где нас должны были встретить как родных, я отказался. Не знаю, может быть, и зря, но день, начавшийся в 6 утра в Бразилии, затянулся сверх всякой меры.
Ночью за окном была немыслимая гроза, громадные сикаморы в сквере гнулись чуть ли не до земли, молнии полыхали, освещая всё до горизонта, и дождь налетал залпами, ломая ветки. Я засыпал и просыпался от очередного разрыва грома над головой.
Утром небо было тёмно-синим и холодным. Внизу, в баре, никого не было, но неподалеку звенели посудой, и аппетитно пахло кофе. Я вспомнил о такой полезной вещи, как "включенный завтрак", и отправился подкрепиться.
* * *
В этот час в буфете сидели какие-то старательные туристы, судя по размерам и цвету — из Европы, усердно поедающие полезную пищу — овсяные хлопья с молоком, дыню, апельсиновый сок. Меня слегка замутило, я налил кофе, отсел подальше и украдкой закурил. Доставая из заднего кармана помятую пачку, я извлек также листок бумаги с каракулями. Почерк был знакомый, язык определить не удавалось. Постепенно я догадался, что написал всё это сам накануне, но зачем?
Мне казалось, что вспомнить это необычайно важно. Через некоторое время, хотя туман продолжал окутывать ту часть вечера, где появились эти злосчастные несколько слов, я понял, что язык, собственно, и неважен. Вот что было на листке:
"Cortazar" — затем кружочек с выходящей из него вправо стрелкой — затем «Borges» — затем «Italia» — a затем жирная буква Z.
