Все, забыли! Гуляем…
У южных площадок, где состязались древковые Блистающие, я задерживаться не стал. Волчья Метла к турниру не вернулась, а остальные Длинные — кроме, пожалуй, Лунного Квана, но его я уже видел — меня интересовали мало.
Шел третий день турнира, а первые три дня всегда идут под девизом: «Подобные с подобными». Или хотя бы с более-менее подобными. День смешанных Бесед наступит лишь завтра, но Метлы все нет, и я, скорей всего, раз-другой встречусь с Нагинатой Катори, явной фавориткой, а там уйду на трибуны. Или домой. Нет, домой не уйду, что это я в самом деле…
— Зар-ра! — неожиданно взметнулось слева от меня. — Зар-ра-хид!..
Я свернул на крики и пару минут любовался, как мой замечательный дворецкий беседует с ножами-двойняшками Тао. Зрелище заслуживало внимания. Эсток Заррахид был более чем вдвое длиннее любого из двойняшек, но зато каждый Тао был почти вчетверо шире невозмутимого эстока. Широченные братья верткой рыбой метались в руках своего низкорослого Придатка, то ложась вдоль предплечья, то вновь выныривая акульим плавником острия вперед. Но все их отчаянные попытки ближе подобраться к Заррахидову Придатку мгновенно пресекались недремлющим эстоком.
Я вышел из ножен и, продолжая наблюдать за Беседой, стал повторять некоторые движения Заррахида. Естественно, добавляя кое-что свое.
Придаток эстока, казалось, врос в землю и пустил корни, подобно вековой сосне — да, это не мой Чэн, способный вертеться в момент Беседы почище братьев Тао, хоть и нелепо сравнивать Блистающих и Придатка — но вытянутое жало Заррахида неизменно нащупывало любую брешь в звенящей обороне двойняшек, отгоняя злившихся братьев Тао на почтительную дистанцию.
— Зар-ра! Зар-ра-хид!..
Я на миг присоединился к скандирующим Блистающим, поддерживая моего дворецкого, затем спрятался в ножны и послал Придатка Чэна дальше.
— Единорог пошел, — услышал я чью-то реплику. — Своими любовался…
— Ну и что? — незнакомый голос был раздражающе скрипуч.
— А то, что вон тот эсток — из Малых его дома. Вот я и говорю…
— Ну и что? — снова проскрипел невидимый упрямец.
Я обернулся в надежде увидеть болтунов и обнаружил за спиной Придатка Чэна — кого бы вы думали?! — Детского Учителя семьи Абу-Салим и Дзюттэ Обломка. Они, как и на Посвящении, делили между собой одного Придатка, удобно устроившись: Учитель — на поясе, шут — за поясом.
«Хороший пояс, — ни с того, ни с сего подумал я. — Кожа толстая, с тиснением „узлы и веревки“, пряжка с ладонь… на пятерых места хватит».
— Прогуливаешься, гроза Кабира? — опустив положенное приветствие, нахально заявил шут. — Ну-ну…
Голос у него оказался низкий и глубокий, вроде гула ночного ветра в прибрежном тростнике. А я почему-то решил, что он сейчас заскрипит, как тот, невидимый… нет, конечно же, это не они! С чего бы им меня за глаза обсуждать, да еще и препираться?!
— Прогуливаюсь, — ответил я. — Кстати, Дзюттэ, все хочу тебя спросить — ты в юности, небось, подлиннее был?
Раздражение, накопившееся во мне, требовало выхода.
— А с чего это ты взял? — удивился шут.
— Ну, я так полагаю — сломали тебя когда-то не до конца, вот с тех пор Обломком и прозывают…
Мне очень захотелось, чтобы Дзюттэ обиделся. Или хотя бы втянул в глупый и грубый разговор Детского Учителя. Даже если я не прав — а я не прав.
Только он не обиделся. И Учитель промолчал.
— Иди «корову» потыкай, — ехидно усмехнулся шут. — Глядишь, ума прибавится… Ты — Единорог, потому что дурак, а я — Обломок, потому что умный, и еще потому, что таким, как ты, рога могу обламывать. До основания. А затем…
— А затем я хочу спросить тебя, Высший Дан Гьен…
Это вмешался Детский Учитель. Глухо и еле слышно. После вежливого обращения он выдержал длинную паузу, заставляя меня напряженно ожидать продолжения, которого я мог бы и не расслышать в турнирном шуме. Ну давай, договаривай, тем более что гомон позади нас малость утих… интересно, кто верх взял — Заррахид или двойняшки?
— Ты эспадону Гвенилю доверяешь? — неожиданно закончил Учитель.
— Как себе, — не подумав, брякнул я, потом подумал — хорошо подумал! — и твердо повторил:
— Как себе.
— Нашел, кого спрашивать, Наставник! — вмешался шут Дзюттэ, в непонятном мне возбуждении выпрыгивая из-за пояса и прокручиваясь в руке Придатка ничуть не хуже любого из ножей Тао.
Вот уж от кого не ожидал!
— Единорог у нас всем и каждому доверяет! Любому — как себе! И в Мэйлане, откуда удрал невесть когда и невесть зачем, и в Кабире, и здесь, на турнирном поле…
И уже ко мне, вернувшись на прежнее место и выпячивая свою дурацкую одностороннюю гарду в виде лепестка:
— Ну что тебе стоило после Посвящения сказать Шешезу то, что надо? Глядишь, и отменили бы турнир, и у нас забот этих не было бы!..
Интересно, какие-такие у него заботы?!
— Все? — спрашиваю. — Тогда мне пора.
И двинул наискосок к щитам, где метательные ножи восьми местных семейств и пять гостей из Фумэна в меткости состязались.
Только и услышал вслед:
— Зря ты его злил, Дзю… он и так мало что понял, а теперь и подавно, — это Детский Учитель.
Пауза. И тихо почему-то, словно весь турнир вымер.
— Злю, значит — надо, — это уже Обломок, шут тупой. — Злые — они острее видят, а добрые — слепцы! Гвениль его только что под чужой удар подставил, до проверки Мастерства Контроля, а этот Рог Мэйланьский… Добренькие мы все, Наставник, по самую рукоять добренькие, не переучить нас!..
И — еле слышно во вновь возникшем гомоне — чей-то скрипучий смешок.
3
…Испортили настроение, мерзавцы! Чуть Учителю сгоряча по-Беседовать не предложил… И не то чтоб я его опасался или еще что-нибудь — у такого и выиграть почетно, и проиграть не зазорно — а просто неловко на турнирном поле препираться и Беседы случайные затевать.
И с кем? С Детским Учителем семьи Абу-Салим?! Не хватало еще с шутом на площадку выйти, на потеху всему Кабиру… Расслабился, называется! Завелся с первого взмаха, как вчера кованый…
— Айе, Единорог! Оглох, что ли?!
Совсем рядом ударили в землю конские копыта, налетевший ветер принес с собой запах звериного пота и кожаной сбруи, и сбоку от меня вырос Лунный Кван-до, вонзив в землю наконечник основания древка.
Казалось, что щуплый и жилистый Придаток в юфтевой куртке по пояс и штанах из плотно простеганной ткани, гарцуя на плохо объезженном коне, уцепился с перепугу за ствол одинокого кипариса — у которого вместо кроны по ошибке выросло огромное лезвие с толстым шипастым обухом.
