Когда я вернулся в здание, в холле меня перехватил отец Муассак.
— Брат паладин, перед дорогой получите благословение аббата.
— Иду, — ответил я бодро. — Получать я люблю!
Он сказал кротко:
— Наши братья приучены больше давать, чем брать.
Мне почудился упрек, я ответил так же бодро:
— Я тоже раздаю направо и налево, как удары, так и титулы, не жалко! Я вообще-то щедрая душа, могу и вдарить, это же так весело и благочестиво…
Он нахмурился, дальше шли молча, монахи распахнули перед нами дверь в кабинет аббата. Он поднялся навстречу, обогнул стол, рядом с его массивностью совсем худой и высохший, отец Муассак низко поклонился.
— Отец Бенедерий… прошу благословения для брата паладина.
Аббат взял со стола крестик на тонкой цепочке, и, пока он ее расправлял, готовясь надеть на мою шею, я успел рассмотреть, что крестик несколько странный, ибо по апостольской традиции Иисус на крестах еще жив, на католических — мертв, это видно по тому, что тело всегда висит на руках, а голова опущена на грудь, но здесь он на четырех гвоздях, как в апостольской, а не трех, как в католической, зато подножка прямая, а не косая, к тому же многовато концов, что характерно для апостольской… и вообще на всех концах креста какие-то глубоко вдавленные монограммы с загадочными знаками.
— Спасибо, — сказал я с надлежащей ноткой уважения. — Спасибо… весьма спасибо!
Он надел через мою склоненную голову, отступил и посмотрел строго.
— Судя по голосу, брат паладин, ты не понял. Это в самом деле святой крест.
— Правда? — спросил я с живейшим интересом. — Что даст?
— Только защиту, — ответил он еще строже. — Церковь всегда дает только защиту.
— Это хорошо, — сказал я. — А вдарить и сам смогу! Из-под защиты это еще слаще… Спасибо, отец Бенедерий!
Судя по его лицу, он смягчился, слыша мой искренний голос и глядя в мое чистое честное лицо с бесстыжими глазами.
— Отбываешь, — спросил он, — прямо сейчас?
— Да, — ответил я. — Если не мы, то кто?
Он не понял, переспросил в недоумении:
— Мы что?
— Спасем мир, — пояснил я. — Мир нужно спасать, отец Бенедерий!
Он посмотрел на меня исподлобья.
— А мы, по-вашему, чем занимаемся?.. То-то. Если брать шире, брат паладин, то все мы, которые считаются хорошими людьми, спасаем мир. Или хотя бы не даем соскользнуть в бездну. А вы думали, только мечом?.. Если бы все держалось только на мечах, мир бы давно сгинул!
Он перекрестил меня, я все понял и, поклонившись, вышел в холл. За мной последовал отец Муассак. Я думал, там и останется, однако он пошел рядом. В конце анфилады залов монахи распахнули перед нами обе створки ворот, будто нас прет дюжина в ряд.
Пахнуло холодным воздухом, отец Муассак повел носом.
— Весна…
— Это весна? — усомнился я.
Монахи побежали в конюшню за моим арбогастром, отец Муассак проводил их задумчивым взглядом.
— Отправитесь на коне?
— А что, — спросил я сердито, — он поедет на мне? Отец Муассак, что-то я вас не совсем понимаю.
Он ответил туманно:
— Да тут у некоторых, особенно внимательных и чутких, возникли предположения… Знаете ли, есть люди вроде нас с вами, которым хоть кол на голове теши, а есть чуткие тонкие натуры…
— Меня чуйства не волнуют, — отрезал я. — Будучи прагматиком, я должон выполнять свой долг сюзерена. Что вы хотели сказать своим тонко-чутким заявлением?
Он пробормотал:
— Простолюдины всегда либо ходят, либо ездят на телегах, благородные люди — верхом, а всякие там маги… гм… даже непонятно как.
— Вот-вот, — сказал я. — Темно и непонятно, как история мидян.
— Конечно, — добавил он, не обращая внимания на мою реплику, — им потом держать ответ перед Иисусом на Страшном суде, но в этой жизни у них явные преимущества, не находите?
Я гордо вскинул голову и выпятил нижнюю челюсть.
— Не знаю, мне маги неинтересны. Мои задачи, отец Муассак, хоть и неловко такое говорить, будто весь обуян гордыней, но все же помасштабнее!
— Вот этого я и боюсь, — сказал он мягко. — Ох, какой у вас конь… Признаюсь, я пару раз заходил в конюшню только для того, чтобы полюбоваться на такого красавца!
Я молча подошел к арбогастру, попытался отпихнуть Бобика, но если тот упрется, проще сдвинуть с места вросшую в землю скалу, арбогастр фыркнул, сделал шаг вперед, и я вставил ногу в стремя.
На крыльцо вышли приор, деканы, елемонизарий, келарь, многочисленные бейлифы и прочие из руководящей верхушки, выказывая мне знаки внимания и подчеркивая, что не просто отпускают меня из Храма, а возлагают серьезную миссию.
Я вскинул руку в прощании.
— Святые отцы…
Приор перекрестил меня, за ним задвигали руками и остальные, так что я ощутил себя укутанным паутиной, что сплелась в сплошной кокон.
Бобик в нетерпении подпрыгнул и ринулся к воротам, ему что замок, что монастырь, везде хорошо, все кормят и чешут, но еще лучше, когда навещаешь старых друзей, тем самым как бы расширяя нашу непобедимую стаю.
Отец Муассак прав, у меня была мысль промчаться с милю-другую, чтобы скрыться с глаз, потом остановиться и попытаться через Зеркало Горных Эльфов сократить время и расстояние, потом вспомнил, что у меня запланировано множество остановок по дороге, вздохнул и сказал Зайчику:
— Теперь можешь… вовсю. Тут везде пусто…
Ветер взревел, перешел в ураган, я пригнулся, укрываясь под роскошным навесом гривы.
Мы долго неслись с такой скоростью, что даже Бобик не пытался ловить дичь, иначе безнадежно отстал бы, а я иногда выглядывал из-под защитного навеса, видел, как пошли пологие холмы Меции, промелькнула накатанная дорога до столицы.
Я покосился в ее сторону, сердце слегка защемило от сладостной неловкости. Стыдно и приятно.
Фараон, которому Авраам сказал, что Сара не жена ему, а сестра, взял ее к себе и сделал наложницей, а Авраам благодаря жене в постели фараона имел «…мелкий и крупный скот, и ослы, и рабы и рабыни, и лошаки, и верблюды…»
У меня же еще хуже, я знал, что Елизавета Тернельдская не сестра королю Вольфгангу, а жена, но спал с нею при молчаливом согласии ее мужа. Хотя король и сам не промах, за такое мое свинское поведение получил намного больше, чем лошаки и верблюды. Так что это еще та парочка, можно сказать, сообщники, и нечего мне стыдом исходить, как мукой сладкой. Все мы показали себя не самым лучшим образом, если исходить из высоких требований, но вполне по-земному: каждый поимел от такой сделки вполне конкретные блага и удовольствия, хотя о таком нельзя рассказывать даже друзьям, все-таки они до жути чистые души, хоть и не сигизмунды, конечно.
