— Ах ты, песья шкура, — сказал я, и мы захохотали. У меня отлегло от сердца. Чертова сумка давала надежду, хоть и слабую, на то, что Дина осталась мне верна. Глупо, знаю. Но я все время ждал какого-нибудь знака, который бы на это указал. Может… может, просто проучить меня решила…
У Боба за пазухой пискнул телефон.
— Да, — сказал Боб. — Да? Где? Ай, молодца. А это точно они? Ну, давай. Жди.
Я боялся поверить, но Боб сказал:
— Все, нам повезло. Копайгора их поймал.
— Что, правда? — я даже не стал переспрашивать фамилию.
Боб улыбался до ушей, словно спаниель, который нашел утку-подранка и принес ее хозяину.
— Поехали, старик, — сказал он. — За полчаса долетим.
Это были очень хорошие слова, я бы сказал — героические. После таких слов полагается сразу поехать и за полчаса долететь. Но вышло по-другому. Сначала пришлось ждать, переминаясь с ноги на ногу, потея, дергая пуговицы надетого до времени плаща — ждать, пока Боб побросает деньги обратно в сумку. Разумеется, оставлять их на полу не годилось, изувеченная дверь в квартиру могла считаться дверью только номинально, да и не было гарантии, что сюда не придут старательные приятели адидасового Пети. Но все равно казалось, что Боб надо мной измывается, стараясь растянуть процесс. Наконец, с деньгами было покончено, Боб застегнул сумку (гнев, о богиня! с третьего раза), и, проскочив вперед меня, побежал вниз по лестнице. Всегда он так: сам на коне, а всем остальным предлагаются роли в массовке. Оказавшись в машине, Боб с жирным хрустом врубил передачу, и 'уазик' затрясся по узкой дорожке к выезду. Не тут-то было. Одновременно захотелось выехать еще трем машинам. До черта в этом дворе автолюбителей собралось, доложу я вам. При каждой встрече приходилось тормозить, и начиналась дерганая рокировка, причем казалось, что 'уазику' дорогу уступают подчеркнуто медленно, словно глумясь. В конце концов, проклятый двор остался позади, Боб заложил крутой вираж, выходя на проспект, и уже через пять минут мы, беспечные и стремительные, влетели в пробку. Это была не та вялотекущая, дежурная пробка, в какой ежеутренне и ежевечерне томятся офисные работники. Эта пробка не относилась и к аварийным заторам, когда машинами запружена вся улица, и с первого взгляда ясно, что надо ехать в объезд. Нет, пробка, которая поймала наш 'уазик', принадлежала к редкому, коварному виду пробок, которые сперва заманивают водителя мнимой свободой, а потом внезапно оборачиваются многокилометровым, зловонным, безнадежным стойбищем. Сначала Боб ужасно бранился, вертел руль, строил отчаянные рожи соседям, сигналил и мигал фарами. Потом ему надоело, он заглушил двигатель и сказал:
— Ничего. Никуда они не денутся.
— Может, сирену включишь? — осторожно предложил я. Было ужасно сидеть без дела, зная, что твоя жена заперта в камеру с такой сволочью, как Черный. Но Боб только хмыкнул:
— Все равно никто не пропустит, им двигаться некуда. Вон, посмотри, — он махнул рукой. Я послушно огляделся. Справа от нас стояло два ряда машин, слева — три. Да. Придется ждать.
И тут на меня накатило во второй раз. Не так, как утром, но тоже очень сильно. Вспомнились последние слова записки: 'Ты неплохой человек, но пьяница и лузер'. Лузер… Ну и словечко. Что-то такое было, песня какая-то. I'm a loser, baby, so why don't you kill me? А, да. Вот что он мне сказал тогда, в тот день. Вместо прощания бросил из дверей: 'Бывай здоров, лузер'. Лу-зер. Теперь то же самое слово нашлось в записке Дины. 'Lose' значит 'терять'. Ты много потеряешь, Черный. Больше, чем я. Черный, Черный, как же я тебя встречу. Слушая Тотем, поступишь верно? Вот что говорит мой Тотем: потерпи, ждать осталось совсем недолго. Как хорошо будет выдавить тебе глаза, мразь. Надавить, медленно, глубже и глубже, а потом резко повернуть, и чтобы брызнуло из-под когтей. А еще можно сбить тебя с ног и сверху прыгнуть, выставив коленку, на грудь, слушая хруст ребер, как они отламываются от позвонков. Или схватить между ног и сжать изо всех сил, у меня сильные руки, сорок кило на эспандере. Интересно, что тогда будет? Кто из нас окажется лузером?
— Черный — из Потока? — спросил Боб. Я очнулся. Боб мельком посмотрел на меня и вернулся к дороге. Оказывается, мы уже гнали во весь опор. Пробка кончилась. Я не заметил, когда это произошло. Так бывает в поезде — заснул, пока стояли, а проснулся уже в пути.
— Что? — переспросил я.
Боб усмехнулся, показав клыки.
— Задумался, да? Не грузись. Уже приехали почти. Я говорю, Черный — из Потока?
— Да, — мы свернули в какой-то дремучий переулок, здесь дорога была отвратительная, вся в выбоинах и щебенке, но Боб не снизил скорости. Машину затрясло, я схватился за ручку. — Нет… не знаю. У нас с ним был один учитель, он проповедовал Тропу. Правда, потом Черный с ним поссорился. Ну, во взглядах не сошлись.
— Вот как. Не сошлись. С учителем-то… — Боб покрутил головой. — Ну, а Дина? Она — тоже?
— Дина — да, из этих, — нехотя ответил я. — Правда, так, без фанатизма. Никуда не ходит, дома практикует понемножку.
— А, — сказал Боб и вывернул руль, уходя от глубокой ямы.
— А что?
— Не, ничего. Сашка недавно интересоваться стала ребятами из Потока.
— Почему? Они по какому-нибудь делу проходят, или она решила к ним записаться?
Боб весело глянул в мою сторону.
— Понятия не имею.
Я задумался. То, что Саша 'стала интересоваться' Потоком, было настолько странно и неожиданно, что я даже отвлекся на какое-то время от мыслей про Черного. Поток… Адепты этого странного учения много времени проводили вместе, на своих странных сборищах, где занимались странными вещами. Говорили, что они ни в грош не ставят нынешнюю, человеческую жизнь и стремятся поскорее умереть, чтобы возродиться в желанном облике Тотема. Говорили, что некоторые из них принимают наркотики, чтобы почувствовать себя животным — например, мескалин. Говорили, что те из них, кто был в прошлой жизни хищником, устраивают порой охоту на простых людей. Говорили, что они практикуют на своих тусовках свальные оргии. Может быть, это было правдой, но Дина в оргиях не участвовала, за прохожими не гонялась и склонности к самоубийству не обнаруживала. Она всегда была спокойной и сдержанной, как и подобает настоящей кошке. Единственным проявлением ее религиозности было то, что порой она могла просидеть оба выходных дня в медитации, запершись в нашей маленькой комнате и покуривая марихуану. Так бывало всегда, когда мы ссорились. И еще — она не переносила обычных людей. Поток был единодушен в своей ненависти к простецам. Да. Когда мы с Диной впервые встретились, мне только-только исполнилось двадцать лет, передо мной была самая прекрасная женщина в мире, и я не очень-то думал о религиозных разногласиях. Может быть, зря. Потом мы часто спорили с Диной об этих вещах. О методах, о философии, о 'практиках'. Сейчас я раскаивался в том, что когда-то осмеливался спорить с Диной.
