Затем для них и для всех наблюдателей с Земли на Море Дождей расцвел ослепительный цветок атомного пламени — сверкающий, бурлящий и угасающий. Погребальный костер героя со всей планетой в качестве зрителей. Комин расцепил руки, и Сидна вложила что-то в одну из них.
Это был шокер, еще теплый от ее тела. Она сказала:
— Ладно, идем, встретишься с моей семьей.
Это была самая нелепая комната, которую он когда-либо видел, относительно маленькая и обставленная по моде трехвековой давности. В ней был длинный низкий диван, глыбы кресел и маленьких столиков. Одна стена была стеклянным фильтром, но другие покрывали бумажные обои с цветочками. И здесь был камин с доской над ним — камин в суперсовременном замке на Луне!
В комнате находились шесть или семь человек, и когда Комин с Сидной вошли, они перестали разговаривать и уставились на него. Он почувствовал себя так, словно наткнулся на вражескую засаду. Стенли сидел в углу рядом с одной из круглолицых девушек, которые рано или поздно появляются в каждой семье. За ним у камина было низкое кресло в стиле Морриса. Фигура, сидевшая в нем, являлась фокусом всей комнаты.
— Вот этот человек, дедушка, — сказал Питер Кохран. Взрыв атомной энергии в Море Дождей, казалось, выжег в нем что-то. Он выглядел измученным, словно пытался преодолеть невозможное.
С древнего кресла в стиле Моррис послышался голос:
— Подойдите сюда.
Комин подошел и опустил взгляд на очень древнего старика, сидящего в кресле и глядящего на него напоминающими темные тлеющие угли глазами.
Он сказал:
— Вы Джон Кохран.
Лицо старика, изборожденное складками, ссохшееся, морщинистое, плотно обтягивало характерные выдающиеся скулы и носило отпечаток мудрости, приобретенной за долгую жизнь, но не святости. Только лицо позволяло узнать в этом древнем старике, завернутом в поношенный шерстяной халат и обсыпанном сигаретным пеплом, хитрого и безжалостного интригана прежних дней, заграбаставшего лучшее место для своей семьи в великой игре кораблей и планет.
На каменной доске над его головой среди прочих памятных безделушек — детская обувь, залитая для сохранения в бронзу, модели первых флагманских кораблей Кохранов, выцветшие фотографии прозаических домов и людей Среднего Запада — лицо Джона Кохрана поразительно повторяла отлично выполненная миниатюра вождя индейцев племени Сиу.
— Это Старик-Боявшийся-Своих-Лошадей, — с гордостью сказал Джон. — Я его прямой потомок по материнской линии. — Он продолжал ничуть не изменившимся тоном: — Я не люблю ничьего вмешательства, особенно любителей. Они непредсказуемы. Вы доставили нам массу хлопот, Комин.
— Столь много, — тихо сказал Комин, — что вы решили убить меня.
Глаза Джона сощурились и стали очень яркими.
— Убийства для дураков, — сказал он. — Я никогда не предавался этому. О чем вы говорите?
Комин рассказал ему все.
Джон подался вперед, глядя мимо Комина.
— Кто из вас ответственен за это? Питер?
Питер отрезал:
— Конечно, нет. Я был в Ханнеу.
Он вышел. К этому моменту вошли еще два человека, два других брата Сидны: один очень похож на Питера, но без его железной твердости, другой светлее и более круглолицый, с веселым, не привыкшим отказывать себе ни в чем видом. Здесь был и седовласый человек со ртом, похожим на железную полосу, и видом больного хронической болезнью, и Комин понял, что это наставник двух сыновей Джона. Он мог угадать причину его угрюмого характера. Старый Джон живет слишком долго.
Здесь были также представители третьего поколения Кохранов, мужчины и женщины, включая девочку, сидящую со Стенли, переводящую взгляд с него на остальных со смутной тревогой и украдкой бросающую взгляды на Комина, словно он мог взорваться, как бомба. Это была кузина Сидны. Стенли, казалось, не чувствовал облегчения после похорон Баллантайна. Он сидел, уставившись себе под ноги, временами огрызаясь, когда жена что-то шептала ему.
За ним сидела среднего возраста женщина, похожая на Старика-Который-Боялся-Своих-Лошадей больше, чем Джон, не считая того, что у вождя Сиу было очень доброе лицо.
Она бросила нетерпеливый взгляд и резко сказала:
— Стен, почему мы тратим время на этого человека? Я прилетела сюда обсудить дела и не вижу причины…
— Конечно, не видишь, — колко сказал Джон. — Ты дура. И всегда была дурой, Салли. Так что сиди и не раздражай меня.
Кто-то хихикнул. Дочь Джона вскочила.
— Отец ты мне или нет, я не желаю разговаривать в таком тоне! И не буду. Я…
Джон, игнорируя ее вопли, трясущимися руками закурил сигарету. Все остальные, казалось, забавлялись, кроме круглолицей, которая выглядела огорченной.
— Не обращай внимания, мама, — робко прошептала она.
Джон оглядел их обоих с большой скукой.
— Женщины, — сказал он.
Вернулся Питер Кохран.
— Ну, Комин, Хенней сказал, что вы оглушили его и заперли в туалете, это все, что он знает. Он не видел никого, кто бы следил за вами, и не видел никакого нападения.
Комин пожал плечами.
— Не видел. Он был без сознания. А другой парень — гораздо лучший сыщик, чем Хенней.
Стенли сказал:
— У нас есть только слова Комина, что было какое-то нападение.
— И еще, Комин, — сказал Питер Кохран, — вы не пытались сторговаться ни с кем, чтобы кто-то мог захотеть заставить вас замолчать? У вас могут быть какие-то личные враги…
— Конечно, — сказал Комин, — но этот не из них. Никто не ненавидит меня так сильно.
Стенли пожал плечами.
— Откуда вы знаете? Во всяком случае, я считаю, что это не настолько важно, разве что для вас.
— О, но это было, — тихо сказал старый Джон. — Ты тоже дурак, Стенли, иначе бы понял. Если он говорит правду, это значит, что кто-то не желает, чтобы он поговорил с Кохранами. Кто-то предпочел потерять известные Комину сведения, лишь бы они не были переданы нам. И это значит… — Он замолчал, проницательно глядя на Комина. — Вы смелы, но это дешевая добродетель. Смелость ничего не стоит без ума. У вас есть ум? Можете вы закончить мою причинную цепочку?
— С легкостью, — ответил Комин. — Вы намекаете на кого-то в вашем лагере, работающего на две стороны.
Ответом был гам голосов. Седоволосый сын Джона вскочил на ноги, повернулся к Комину и закричал:
— Это заявление разоблачает вас как лжеца! Ни один Кохран не продается!
Комин в ответ рассмеялся.
Взгляд Питера стал мрачным и свирепым.
— Боюсь, я согласен с дядей Джорджем. Комин подразумевает особое знание у предателя — он что-то знает, чего не знаем мы, и боится, что Комизм может рассказать нам. Но нет никаких особых знаний. Я исследовал корабль Баллантайна, журнал, все. Со мной был Стенли, а дядя Джордж и Симон пришли почти сразу же.
