— Я последователь великого Ал Сеговия. Учился в Школе Свободных Искусств в Нихаре.
— Ого! — удивился я. Школа Свободных Искусств это звучит. — И чем же велик твой Сеговия? — продолжил я расспросы. И из любопытства и для расширения личного кругозора.
Амадеус посмотрел на меня осуждающе.
— Он открыл гладкое стихосложение. До него писали, используя исключительно открытый слог.
Парень отложил вилку и, взяв в руки инструмент, сыграл пару аккордов и пропел:
Над равниной колышутся стяги, и трубы надрывно звучат,
Призывая героев на сечу и подвиг во славу Отчизны.
И спешат те, кто сердцем горяч и душой благороден,
И торопят коней вороных, что бы к сроку успеть.
В такт пению он энергично покачивал головой и легонько притопывал. Получалось здорово. Но от излишней патетики у парня запершило в горле и он закашлялся. Прочистив глотку Амадеус продолжал.
— Ныне так никто не пишет, разве что сторонники классицизма, да академики императорской консерватории. Весь остальной мир признал открытие Ал Сеговия. Благодаря ему слова и музыка зазвучали в унисон, дополняя друг друга.
Амадеус снова заиграл, на этот раз более сдержано.
Из далеких походов вернувшись домой,
Не о новых ли битвах мечтает герой?
Ни о том ли грустит, выезжая коня,
Что на нем лишь камзол — не стальная броня!
— Просто чудесно, — отвесил я барду поощрительный комплимент.
Амадеус скромно заулыбался. Похвале он был более рад, нежели деньгам, которые собрал с тугоухой публики.
— Сам откуда родом? — продолжал я добывать информацию.
— Из Нихара, — не скрываясь и не таясь, отвечал Амадеус. — Вообще отец желал выучить меня на сапожника, но я ослушался.
— И как родитель воспринял твое самовольство?
— Выгнал из дома.
Парень хотел выглядеть взрослым и самостоятельным. Я, почему то заподозрил, что из дома его выгнали не далее как дней десять назад и хлебнуть вольной жизни он как следует, не успел.
Разговаривая с бардом, я присматривал и за Маршалси. Не найдя у меня поддержки своей затеи, он скучал не долго, поскольку удача благоволила ему. Правда, весьма необычным способом. На краешек нашего стола, в поиске хлеба насущного выполз приличного размера и отвратного вида тараканище. Подлое насекомое нацеливалось совершить марш-бросок на остатки печеночного паштета. Маршалси, недолго думая, расчетливым щелчком превратил сухопутного прожору в бравого десантника. Итоги проведенной операции были более чем удовлетворительны. Перелетев проход, рыжеусое чудище плюхнулось прямиком в бокал одного из игравших в кости кабальеро. Охеревший (другого слова не подберу) дворянчик, что хамелеон в брачную пору моментально покрылся цветными пятнами: нос и лоб запунцовели, щеки посерели, уши позеленели. Он тут же принялся высматривать виновника своего непростительного унижения. Порыскав глазенками, уперся взглядом в Маршалси. Мой друг ответил невинной улыбкой Джека Потрошителя.
Дворянчик потянулся к мечу. То, что он удумал, бесповоротно переводило его из завсегдатая кабака в разряд подопечного кладбищенских землекопов. Я уже воочию видел его чистенького, бледненького, накрытого накрахмаленной короткой простынкой, из-под которой торчат его желтые круглые пятки с пометками зеленки. На одной коряво черкнуто "муж.", на другой единица на кривой подставке, означавшая не понятно что, но точно не лидерство среди сильнейшей половины человечества. Красотой Делона дворянчик обделен на все сто процентов, а до "Мистера Стальные Мускулы" недотягивал целую тысячу.
Не вникая в суть, собутыльника поддержали и оставшиеся двое кабальеро. Опрокидывая кружки и проливая вино, они дружно схватились за оружие.
— Убери инструмент подальше, — порекомендовал я, трещавшему без умолку барду. И в качестве назидания изрек одну из древнейших истин, переделанную мною под нынешний случай. — Когда гремят мечи, музы молчат!
Я не осуждал Маршалси, ибо сам причислял себя к породе людей склонных к эпатажным выходкам. Но сейчас, как следует, пожрав и выпив, гораздо приятней было бы отправиться на боковую.
— Хозяин, что за свара? — вдруг раздался сверху властный женский голос.
В первое мгновение я ничего не понял. Мой скандальный богатырь скис и чуть ли не по-собачьи сунул нос в недоеденное рагу. Его противники, последовав примеру, уткнулись в свои полупустые кружки. Остальные присутствующие, и бард в том числе, в одночасье, притихли, скукожились, виновато опустив лица к долу. Нашлись и такие, кто спрятались под стол. Я в недоумении посмотрел наверх…Сердце, громко стукнув, замерло, а затем бешено заколотилось. Люблю! Люблю! Люблю! Представьте, вы встретили свою мечту, свой идеал, королеву ваших страстных желаний и безутешных грез. Я встретил… Темноволосая, стройная, в серо-голубом шлафоре[11], в разошедшемся запахе которого светлела божественной формы нога.
— Не смотри, — предостерег меня Маршалси. Но я не мог оторвать взгляда от диво дивного чудо чудного. Тогда он попытался схватить меня за полу плаща и усадить на лавку. Я увернулся.
— Жрица! — проблеял рядом со мной бард и зажал рот ладонями.
Его слова сгорели в костре взорвавшихся чувств.
— Принесете мне вина, — попросила незнакомка, награждая меня улыбкой. Вина?! Вина!!? Пожелай она того я бы принес ей и солнце, и гору Арарат, и вечный двигатель.
— Конечно, — выдавил я, вслепую нашарив на столе кувшин. Маршалси предпринял еще одну попытку остановить меня и поставил подножку. Я удержался.
Незнакомка поманила движениями пальцев руки.
— Поднимайтесь!
Зов, приказ, просьба. Все вместе. С той ноткой убежденности, что по-другому я не поступлю. Умру, но выполню. Но я не собираюсь умирать. Нельзя умирать, наткнувшись в потемках жизни на собственное счастье. Счастье, в конце концов, не противопехотная мина.
— Иду! — ответил я ей.
В притихшем зале мой голос прозвучал выстрелом шампанского под сводами церкви, где отправляли траурную панихиду. Меня ни что не могло остановить! Мир застила любовь. Любовь готовая испепелить вселенную в прах!
Не помню, как взобрался по лестнице, вполне возможно взлетел… Не помню, как отдал кувшин… Не помню её слов… Не помню, что отвечал… Она взяла мою руку и повела… Время расступилась, и осталось на страже, у захлопнувшейся комнатной двери.
…У нее сильные горячие руки и упругое гибкое тело… Кожа пахнет дурманным ландышем и пчелиным воском… Её дыхание прерывисто в такт движению…
В далеком прошлом, бездельничая в полковом лазарете иностранного города N…, я, под патронажем своего дружка Рафика Тулиева, изучил искусство арабского перепихона. В начале теорию, а потом практику. Молоденькие медсестры, насмотревшиеся страданий, по природной бабьей жалости, не отказывали домогательствам перебинтованных героев. Так что необходимые навыки были приобретены и отработаны. Гордиться собственным паскудством не стоило. Я и не гордился. Но попав в любовные сети и ошалев от нахлынувших чувств, выложился на полную катушку.
