— Кто знает, милая Лале, кто знает… — склонил голову к плечу Амиро, до жути, до оторопи напомнив этим птичьим жестом Кирима. — Даже мне не под силу проникнуть в замыслы Незнакомца. Но как бы то ни было, — его голос потеплел, — я желаю тебе счастья, дочь Холо. И если встретишь еще своего наставника — попроси его заглянуть ко мне.
— Что?… — удивилась я неожиданной грусти в его словах.
— Владыки тоже скучают по близким, — невесело улыбнулся Амиро. — А осень — довольно тоскливая пора, ты не находишь?
— Я не понимаю тебя, — честно призналась я. — В прошлый раз мне казалось, что ты помогаешь мне только из уважения к Холо, осенний лорд, и ради спасения собственного государства. Но что за выгода теперь из этих предостережений?
Амиро склонился и тихо коснулся прохладными губами моего лба. Я замерла, словно очарованная.
— В мои годы, милая Лале, — шепнул он, — я могу позволить себе некоторую сентиментальность… Будь счастлива, девочка. Верни себе Мило. Хорошо?
— Хорошо… — откликнулась я.
Оставаться после этих слов в мрачном месте, где проходил суд, у меня не было ни сил, не терпения. Но перед тем, как найти Авантюрина, я решила исполнить еще одну просьбу — извиниться перед Шалависой за Суэло.
Кто знает — вдруг это облегчит участь великого барда, который уже полвека скитается по теневым тропам.
Окинув на прощание взглядом зал, задержавшись на счастливых до неприличия Тирле и Ларре, я осторожно отворила дверь в крыло слуг. Шалависа с мужем частенько ночевали прямо во дворце, хотя и очень любили свой маленький и уютный дом в городе. Вот и сейчас я застала их вдвоем в небольшой гостиной перед камином. Повариха, близоруко щурясь, штопала большой синий носок. Супруг ее возился с чайным настоем, закипавшем на решеточке над камином.
— Добрый вечер, — вежливо поздоровалась я, прикрывая за собою створки. — Прошу простить за позднее вторжение…
— Ох, госпожа Лале! — шумно обрадовалась Шалависа, роняя носок. — Что ж вы это так пропали! Ни вас, ни мальчика вашего уж четвертый день не видать — думали, в поместье съехали. Али как?
— Боюсь, я скоро надолго покину дворец. Так что лучше бы вам забыть о моем визите… Идет? Но сперва, уважаемая Шалависа, — присела я на ковер перед ее креслом, подхватила упавший носок и подала его поварихе, — мне нужно с вами перемолвиться словечком. С глазу на глаз, — кивнула я мужчине.
— Как пожелаете, — отвесил он уважительный поклон. — Доброго вечера вам, госпожа Лале. Мой дом — ваш дом.
— Благодарю, — улыбнулась я и, дождавшись, пока он перейдет в другую комнату, продолжила. — Шалависа… Мы с вами давно не говорили о прошлом… О Суэло… — я умолкла, внимательно следя за ее лицом. Если Шалависе еще больно вспоминать о барде, то, пожалуй, разговор следует замять, пока еще не поздно.
— Суэло Аметист… — взгляд женщины стал мечтательным и печальным. Она на одно мгновение напомнила мне ту непоседу, которая желала учиться у величайшего менестреля своего времени. — А что о нем говорить? — вздохнула Шалависа. — Что было — то было, чего прошлое-то ворошить…
— Вы еще сердитесь на него? — осторожно спросила я.
Повариха тяжело покачала головой.
— Сержусь? Да с чего бы… Уж сколько лет минуло. Я тогда девочкой была, несмышленышем. Сколько он таких повидал? Не перечесть! — цокнула она языком. — А однодневок-то кто беречь станет? То-то и оно. Когда-то злилась, и ненавидела, и слезами из-за него, подлеца, горючими обливалась… Было дело. Но теперь-то все перегорело. Только песни его колдовские и остались.
Я улыбнулась, глядя на багровеющие в камине угли. Талант переживает человека — таков наш мир.
— А если бы Суэло сейчас попросил у вас прощения, вы бы простили его?
— Отчего не простить? — пожала она плечами. — Да только что мертвых-то беспокоить… Пусть уходят высокими путями. Может, и встретимся еще. А вы почему спрашиваете это, госпожа Лале?
Сказать или в тайне сохранить?
— Госпожа Лале?
Сдается мне, некоторые тайны и должны оставаться тайнами. Ни к чему мне бередить уютный мирок Шалависы приветами с Сумеречных путей. Не по-человечески это будет.
— Просто так. Я зашла попрощаться, Шалависа, — по моим губам вновь скользнула улыбка — легкая, как перышко. — Вот и вспомнила, с чего все начиналось. Вы тут без меня в обиду себя не давайте — ни бардам, ни сплетникам. Ладно?
— Ох-ох, — вздохнула Шалависа. — И опять вас несет куда-то, только вернулись… А ученика своего с собою возьмете?
— Не знаю, — честно созналась я. — Да и стоит ли загадывать?
— Загад не бывает богат, — внушительно изрекла повариха, воздев указующий перст. Синий перештопанный носок опять свалился вниз, но она этого даже не заметила. — Вот что скажу вам, госпожа, я, почти целую жизнь прожившая: мы своему счастью сами мастера. Никто за нас шажочек не сделает, когда понадобится. Удачи вам, госпожа. Светлых снов да ровных путей!
— Светлых снов, Шалависа.
И послышалось мне, будто лопнула еще одна ниточка из тех, что привязывали меня к дворцу. Но оставалась еще самая важная, драгоценная…
Мило…
Не раздумывая больше, я отворила дверь в покои ученика.
В комнатах было темно и прохладно. Неуловимо пахло специями — корицей, кардамоном, гвоздикой, ванилью, немного — миндальным маслом и южными орехами. Подушки были небрежно раскиданы по диванам и ковру, ветер разметал на столе свитки. Витрина книжного шкафа была открыта, а на полу поблескивало…
…битое стекло?!
Холодея от почти суеверного ужаса, я бросилась к лампе. Чиркнула камешком о камешек, роняя искру в горючую смесь…
Комната озарилась ровным желтовато-розовым светом. И то, что в полумраке можно было принять за легкий беспорядок, превратилось в разгром. Будто бы кто-то отчаянно сопротивлялся, пытаясь не позволить… что? Кому?
Неужели Мило и впрямь грозила опасность? А я, дура набитая, весь день с Тирле нянчилась! Если с мальчиком что-то случилось…
Так, Лале, успокойся, глотни водички… вон графин стоит у кровати… о-хо-хо… Порассуждай спокойно: Мило могло взволновать твое исчезновение. Паренек он порывистый, да и к тому же волшебник. Может, просто покуролесил малость в комнате, душу отвел, а потом в город отправился — развлекаться?
Ой, не верится. И сердце болит — как будто что-то очень нехорошее с Мило произошло…
Внезапно мой взгляд зацепился за письмо, лежавшее на столе. Уголки его были аккуратно придавлены чернильницей и гладкими камешками-пирамидками, что я подарила Мило на первый день весны с десяток лет назад. Уж больно тщательно расправлен был лист бумаги… Такой и не захочешь, а заметишь.
