Ознакомительная версия.
Что же теперь остается? Кроме этого грохота…
Он зажимает уши и опускается на колени. Голова всё ниже, ниже, ниже… Не надо… пожалуйста…
Грохот смолкает.
Но он все также стоит на коленях в бессмысленной черной комнате, зажав уши руками и низко склонив голову.
Что-то текло мне в рот, и повсюду пахло землей.
Я очнулся от двух этих ощущений — слившись воедино, они как будто стали чем-то третьим… чем-то большим составляющим. Открывать глаза было больно, словно веки внутри наполнены осколками стекла. Собственное лицо казалось мне посмертной маской — кожа на нем стянулась и словно затвердела. Тело меня не слушалось, и отчего-то я не мог сглотнуть.
Кажется, именно в этот миг я вспомнил, что произошло.
Впрочем, нет… я не мог этого вспомнить. Или оно не произошло. Наверняка нет — всего лишь воображение. Или сон. Или что-то еще, но явью оно быть не могло, хотя я чувствовал этот удушливый, сладковатый запах земли и что-то текло мне в рот… текло, а я не мог проглотить… Что-то не так с моим горлом.
Я снова попробовал открыть глаза, превозмогая дикую боль в ресницах. Честное слово, у меня болели ресницы. Никогда не думал, что такое возможно. Их будто жгло огнем, и сквозь их подрагивающие, непомерно огромные силуэты я видел небо. Темно-серое, пасмурное. С неба падали листья — желтые и красные, но желтых больше. Крупные, будто вырезанные чьей-то умелой рукой… сначала нарисованные, а потом вырезанные.
Я хотел позвать Йевелин, но из горла, с которым было что-то не так, не вырвалось ни единого звука.
И что-то текло мне в рот. Это не было неприятно.
На миг меня будто подкинуло вверх, резко и очень грубо. Я выгнулся, чувствуя, как тело сводит судорога, задохнулся, попытался выпрямить позвоночник, искривившийся неестественной дугой. Потом рухнул обратно, смаргивая влагу с болящих ресниц, и почувствовал под затылком твердое. Будто я лежал на валуне. Я моргал, а влаги меньше не становилось. И только тогда я понял, что это просто дождь. На ресницах и на губах у меня были капли дождя. Только вкус у них немного странный.
— Йевелин.
Нет, не получается. Я попробовал приподняться. И тут же что-то жесткое сдавило мои плечи, а валун под затылком задвигался. Я услышал раздирающий уши скрип и увидел тень, наползающую на небо. А потом — вечно опущенное забрало Ржавого Рыцаря. Он сидел, держа мою голову у себя на коленях. А по моему лицу барабанил дождь.
Йевелин…
Сквозь прорези шлема на меня пристально смотрела сырая тьма. Впрочем, нет, это не было тьмой — теперь я знаю, что надо этим словом называть. Каждое слово имеет только одно значение. Которое в него вложил тот, кто сказал его первым. Теперь я знаю, что он имел в виду.
И сейчас, глядя в эту сырую нетьму за проржавевшими стальными прутами, я совсем не испытывал страха. По правде говоря, не думаю, что я испытаю его еще когда-нибудь. Я просто не понимал. Мне хотелось спросить Рыцаря, что он делает здесь, что здесь делаю я, что случилось, где Йевелин. Но я не мог — у меня болело горло. Я не мог даже глотать дождь, текший по моему языку.
Тень надо мной стала гуще. Темные капли стали срываться со шлема Рыцаря мне на лицо. Несколько упало на губы, и я слизнул их. Снова этот странный вкус. Такой странный…
Ноги Рыцаря снова зашевелились. Рука в железном наруче потянулась к моему лицу, холодные стальные пальцы прикоснулись к губам. Я почувствовал, как ржавчина царапает мне кожу.
Ржавчина. Вот что это за привкус…
Я приоткрыл губы и медленно лизнул ржавую сталь. Горькая дождевая вода потекла в мое горло.
Ржавый Рыцарь поил меня своей кровью.
Я пил ее, не отказываясь, не думая, не колеблясь — я просто знал, что должен ее пить. И с каждым глотком, отдававшимся мучительной резью в горле, я все больше чувствовал себя живым. Дождевая вода, смешанная со ржавчиной, текла по моим жилам, и я вдруг почувствовал, как во мне гулко, натужно ударило сердце. Сначала один раз, потом другой, прогоняя новую кровь по моему телу. Эта кровь была вкусной. Горькой, но такой вкусной.
Йевелин.
Я приподнял голову, пытаясь осмотреться. С неба сыпались мокрые листья, их становилось все больше, они опадали мне на ноги и грудь, а потом соскальзывали дальше, на землю. Беззвучно, безотказно. Деревья вокруг были голыми и черными, а земля оранжево-желтой, мучительно яркой, только справа эта роскошная влажная ткань грубо разрывалась двумя черными бездонными дырами. Выброшенная из них земля уже успела почти полностью скрыться под золотистым ковром, но я все равно чувствовал ее запах. Я и сам был в земле, и заметил это только сейчас. Я весь был в мокрых желтых листьях и влажной, холодной, липкой земле.
Йевелин я увидел чуть в стороне. Она сидела лицом к Железной Деве, верхом на ней, крепко сжав ее бедра коленями, будто они занимались любовью. Ее лицо заслоняли волосы — грязные, спутанные, свалявшиеся. Стальная Дева смотрела на нее, улыбаясь блестящими железными губами, а змеи беззвучно извивались, сверкая от потоков дождевой воды. Одну из змей Йевелин держала обеими руками. Голова змеи была у нее во рту, и Йевелин неистово, яростно сосала ее, плотно зажмурив глаза. Мысль, скользнувшая у меня в голове, была чудовищно непристойной, но я не почувствовал вины — только вспомнил Юстаса, который говорил, что Йевелин умеет что-то делать… так хорошо умеет… она одна…
Она одна умеет пить змеиный яд. И только я умею пить дождевую воду, смешанную со ржавчиной. Для каждого своя кровь — мы ведь совсем разные, мы никогда не были похожи.
Только почему она жива?
— Йевелин… — сказал я, и она обернулась. Мертвая змейка выскользнула из ее губ и безжизненно повисла. Стальная Дева откинула змейку за спину, словно прядь волос. Впрочем, это ведь и была прядь волос.
Йевелин смотрела на меня, а я смотрел на нее. Она была такой грязной, бледной, измученной. Но живой. Я не понимал, как такое возможно. Я видел, как Ристан перерезал ей горло. Одним коротким, мощным рывком. В складках его рясы было просто спрятать нож, но я подумал об этом, только когда увидел алую пропасть, разверзающуюся на шее женщины, с которой мы создали что-то третье… Это было уже после того, как по моей собственной груди хлынул поток горячей липкой крови. Мне не было больно — но ей было, я видел это в ее глазах. Там было столько растерянности, и обиды, и… и немного, по-детски доверчивого: «Как же так?» А потом пришла настоящая тьма, и там не осталось даже отсутствия ощущений.
И вот теперь она здесь, и я тоже здесь, мы смотрим друг на друга, и я не вижу на ее шее даже шрама. Но ведь это невозможно. Должен остаться хотя бы шрам…
Ознакомительная версия.
