Нет, Горднер, лишить я хочу тебя только одного — этой вонючей камеры. А вот дать смогу многое, если ты согласишься взять, конечно.
— И что ты желаешь мне предложить?
Помню, я сам задал такой вопрос Горднеру, и даже помню выражение его лица, после моего ответа на встречный вопрос Эриха. Господи, как же давно это было. Кажется, миновала целая жизнь, если не считать что прошло всего пять лет.
— Прежде всего, свободу. И интересную работу. Но свободу в обмен на то, что ты согласишься работать со мной. Других вариантов нет.
— Всё это хорошо, свобода — это такое сладкое слово. Знаешь, здесь были посетители и до тебя, и слова их были похожими. Вот только я не хочу скрываться весь остаток жизни как волк. Волк, на которого идет большая охота. Пойми меня правильно, Артуа.
— Тебе не придется этого делать, Эрих. Яна дала согласие.
— Яна? Ты сказал Яна? Вот теперь всё встает на свои места. Я ведь думал, что это не может быть совпадением, слишком уж редкое у тебя имя.
Горднер расхохотался, и это было так для меня непривычно. За все время, что я его знал, он и улыбался то не более трех раз.
— Я очень хорошо помню момент, когда увидел тебя в первый раз, — сказал он сквозь смех. — Ты стоял посреди комнаты весь в крови и смотрел на нас, вошедших чтобы тебя спасти, и взгляд у тебя был… Господи, у тебя был виноватый взгляд. Ты как будто бы извинялся за то, что тебе пришлось убить тех четверых, что пытались убить тебя, и у которых на всех было не меньше сотни человеческих жизней. Виноватый, Артуа!
Горднер резко оборвал свой смех и спросил совершенно серьезно:
— Какую работу ты хочешь мне предложить, Артуа?
Я хочу, чтобы ты научил людей тому, чему когда-то ты научил меня, Эрих.
Но здесь не самое подходящее место, чтобы говорить об этом.
Мы сидели в лучшей ресторации Дрондера и разговаривали о многих вещах.
При ярком свете, изменения, произошедшие с Горднером стали заметны. Он похудел, запали глаза, усы утратили щегольский вид, была заметна седина на висках. Только выражения глаз осталось прежним, выражение битого жизнью волчары, которого невозможно уже ничем удивить. Правда, один раз мне это удалось, так что глядишь, и снова получится.
И всё же, не смотря на свой неприглядный вид, потрёпанный наряд и отсутствие шпаги, отношение к себе он вызывал уважительное. И дело было не во мне, которого здесь знали. Уйди я, и ничего не изменится, абсолютно ничего.
Потому что собаки отлично чувствуют запах волка, что же тогда говорить об овцах?
Так что будут у меня, господин посол, нужные мне люди, пройдет совсем немного времени, и они у меня обязательно будут. Ведь у меня есть Эрих Горднер.
Но и это ещё не всё, господин посол. Есть и еще кое-что и сейчас я это продемонстрирую.
Я поднялся на ноги, и взял со стола вещь, принадлежавшую Мейнту. Изящный футляр, со многими необходимыми, по его мнению, предметами. Их там целый набор. Множество щипчиков, пилочек, ножниц для заусенцев, ещё какой-то хрени подобного назначения, небольшого зеркальца. Такие футляры — последняя мода среди столичной аристократии, самый её писк. Правда, содержимое могло быть самым разным.
Перевернув футляр, я увидел клеймо ювелира Альбрехта Гростара. Кто бы сомневался, слишком уж красиво он выглядел. И когда это все Гростар успевает, обязательно надо будет поинтересоваться.
— Бывают в жизни такие ситуации, господин Мейнт, сидит себе человек, отдыхает, или наоборот, весь занят работой, и вдруг — бац!
С этими словами я поставил футляр на небольшой стол, стоявший в стороне от того, за которым сидели все.
Бац произошел через мгновенье после того, как я отнял от футляра руку. Встрепенулась легкая прозрачная занавеска, прикрывающая распахнутое окно и футляр мгновенно исчез со стола. А на стене, напротив него, образовалось отверстие от вошедшей в нее пули. Звука от выстрела не ждите, его не будет.
— И ещё, господин посол, обратите внимание на расстояние до городской ратуши.
Ведь только с её колокольни можно сделать то, что только что произошло.
Впечатляет, не правда ли? И не жалейте о своей коробочке, Альбрехт вам ещё красивее сделает, причем бесплатно, я сам его попрошу.
Ворон, черт бы его побрал, что ж он не мог с выстрелом повременить, пока бы я на пару шагов не отошел. Хорошо хоть спиной ко всем стоял. Но получилось так, что лучше и желать не приходится.
Вот только не надо мне слов, о благородстве, о тот, что война — это искусство,
о разных вещах, недостойных дворян. Например таких, как убийство из-за угла.
— Знаете, когда в ваш дом врываются грабители, ни о каком благородстве не может быть и речи. Их уничтожают, просто уничтожают. Уничтожают всеми доступными способами. Так что не думайте о красиво развернутых знаменах и ритмичном барабанном бое. Думайте о том, что — бац! — и нету человека.
И я посмотрел на далекую колокольню ратуши.
Пойдем, Янианна, пойдем, солнышко мое. Господину послу есть над чем задуматься. А завтра я ему ещё всяких интересностей покажу. Помимо капсомита. Удивительное устройство, что может стрелять очередями, например. Пушку, заряжающуюся с казенной части и имеющую воистину огромную скорострельность по сравнению с теми, что он привык видеть. Еще кое-что.
Издали покажу, с такого расстояния, чтобы можно было понять эффект, но не рассмотреть в деталях. Только не буду сообщать ему о том, что практически всё у меня в единственном экземпляре. Так что будет о чем задуматься и послу, и его королю. Ну а если Готома и это не остановит, что ж, на войне как на войне.
Кстати, есть у меня к тебе один вопрос, Биндюс Мейнт, вопрос, который я сейчас озвучивать не стану.
Мне бы очень хотелось знать, куда бесследно исчезли те два имперских боевых корабля, фрегата, что Яна после моего письма отправила за мной в Скардар. Отправила, хотя в письме не было такой просьбы, даже намека на неё не было.
Почему-то считается, что оба они затонули во время жестокого шторма, но так ли это? Не замешено ли здесь королевство Готом?
И я узнаю это. Я не сам буду разговаривать с тобой на эту тему — один из моих людей, и он найдет способ развязать тебе язык. Он его уже нашел. Ты будешь говорить как миленький, говорить много и внятно. А чуть позже получишь в благодарность золото, много золота. И ты не сможешь от него отказаться, сразу по двум причинам. Во-первых, ты слишком для этого жаден. И во-вторых, должен же ты будешь получить хоть какую-то моральную компенсацию от того, что тебя выпотрошат как рыбу, перед тем как уложить её в кипящую маслом сковородку. И расписочку ты напишешь, куда ты денешься.
И опять ничего личного, это ведь тоже часть твоей любимой политики, той, о которой ты можешь рассуждать часами, господин Биндюс Мейнт.
