На куче сидел крайне плешивый стервятник, который, казалось, только что скончался от какой-то птичьей экземы. Во всяком случае, Фафхрд решил, что птица издохла, но она вдруг приоткрыла один глаз, подернутый белой пленкой.
Единственным пригодным для продажи предметом, составлявшим резкий контраст со всем остальным, была большая статуя из вороненого железа, изображавшая худого воина — немного больше, чем в натуральную величину — с грозным и вместе с тем грустным лицом. Стоя у самой двери на своем квадратном пьедестале, воин наклонился вперед, опираясь на длинный двуручный меч, и скорбно глядел на площадь.
Статуя на миг пробудила у Фафхрда какое-то воспоминание, причем совсем недавнее, как ему показалось, однако оно тут же пропало, и Северянин не стал больше ломать над ним голову. В таких налетах, какой ему предстоял, прежде всего необходимы быстрота и натиск. Фафхрд высвободил из петли топор, бесшумно вытащил Серый Прутик и, слегка отпрянув от вонючей груды мусора, вошел в «Склад Странных Услад».
Мышелов, ощущая приятную тяжесть в желудке после вкусной черной еды и крепкой, тоже черной, выпивки, подошел к черной стене и сунул в нее правую руку по самое плечо. Затем слегка помахал ею, наслаждаясь приятным текучим холодком, словно бальзамом, и восхищаясь мелкими серебряными чешуйками на руке и ее нечеловеческой красотой. Потом он проделал ту же манипуляцию правой ногой и принялся раскачивать ею, словно танцовщик у станка. И наконец, тихо, но глубоко вдохнул и вступил в стену.
Фафхрд зашел в лавку и увидел те же самые, что и Мышелов кипы роскошно переплетенных книг и полки с блестящими зрительными трубками и хрустальными линзами — обстоятельство, на первый взгляд сводившее на нет теорию Нингобля о том, что Пожиратели продают только хлам.
Увидел он и восемь великолепных металлических клеток всех цветов радуги, подвешенных к потолку на сверкающих цепях, которые шли через блоки к усеянным драгоценными камнями рукояткам, расположенным на стене.
В каждой клетке сидел блестящий, роскошной расцветки темношерстный или светлошерстный паук величиной с невысокого человека, время от времени шевелящий суставчатой ногой с клешней на конце или слегка разевающий клыкастые жвала и пристально глядящий на Фафхрда восемью внимательными глазками, блестящими, как два ряда самоцветов.
«Науськай паука на паука», — подумал Фафхрд, вспомнив о своей паутинке, и тут же удивился, что это может значить.
Быстро переключившись на более насущные дела, он задал себе вопрос не стоит ли, прежде чем двигаться дальше, перебить этих очень дорогих на вид пауков, с которыми могла бы охотиться какая-нибудь царица джунглей — еще одно очко не в пользу теории Нингобля! — но тут услышал в дальнем конце лавки тихий плеск. Это напомнило ему, что Мышелов любит принимать ванны — долгие роскошные ванны, причем в горячей мыльной воде с благовонными маслами, — этакий маленький сибарит! И Фафхрд поспешил в ту сторону, то и дело оглядываясь через плечо на клетки.
Он как раз обходил последнюю клетку из алого металла с самым красивым пауком внутри, когда заметил книгу, заложенную изогнутой зрительной трубкой — в точности так же, как Мышелов любил закладывать книги кинжалом.
Фафхрд остановился и раскрыл книгу. Ее глянцевитые белые страницы были пусты. Затем он приставил глаз, прикрытый неощутимой паутинкой, к зрительной трубе. Увиденная им картина представляла собой дымную и красноватую бездну вселенского ада, где черными сороконожками сновали дьяволы, скованные цепями люди с тоской устремляли взгляды наверх, а преданные проклятию корчились в объятиях черных змей, у которых сверкали глаза, с зубов капал яд, а из ноздрей вырывалось пламя.
Отложив в сторону трубку и книгу, Фафхрд услыхал приглушенное бульканье пузырьков, поднимающихся на поверхность воды. Взглянув в полутемный конец лавки, он увидел жемчужно мерцающую черную стену и углубляющийся в нее черный скелет с большими алмазами вместо глаз. Впрочем, одна рука этого дорогостоящего живого костяка — еще раз теория Нингобля оказалась ложной! — еще торчала из стены, и была она не костью серебряного, белого, коричневатого или красноватого цвета, а рукою из плоти, покрытой самой настоящей кожей.
Рука медленно погружалась в стену, но Фафхрд бросился вперед с быстротой, с какой не передвигался еще ни разу в жизни, и успел схватиться за кисть, пока та не исчезла. И тут он понял, что держит руку приятеля, потому что сразу узнал хватку Мышелова, несмотря на всю ее слабость. Северянин стал тащить Мышелова к себе, но того словно затягивало в черный зыбучий песок. Фафхрд положил Серый Прутик на пол, схватился за кисть друга обеими руками, покрепче уперся в шероховатые плиты и дернул изо всех сил.
В черной стене послышался всплеск, и скелет, вылетев из нее, мгновенно преобразился в Серого Мышелова с отсутствующим взглядом, который, даже не посмотрев на своего приятеля и спасителя, нетвердой походкой доплелся до черного гроба и нырнул в него вверх тормашками.
Но не успел Фафхрд выручить друга из этой новой беды, как послышались быстрые шаги и к некоторому удивлению Фафхрда в лавку вбежала высокая статуя из вороненого железа. Захватить с собой пьедестал она, по-видимому, не сочла нужным, но зато не позабыла о двуручном мече, которым принялась яростно размахивать, бросая, словно черные стрелы, пытливые взгляды в каждый темный закоулок.
Черные глаза не останавливаясь скользнули по Фафхрду, но задержались на лежащем на полу Сером Прутике. Увидев меч, статуя явно удивилась, злобно скривила железные губы и сузила глаза. Бросая по сторонам пронизывающие взгляды, она принялась резкими зигзагами двигаться по лавке, взмахивая блестящим черным мечом, будто косой.
В этот миг из гроба выглянул Мышелов: затуманенным взором он взглянул на статую, вяло помахал ей рукой и с глуповатой хитрецой в голосе тихонько воскликнул:
— Улю-лю!
Статуя прекратила прочесывать лавку и уставилась на Мышелова презрительно и вместе с тем удивленно.
Покачиваясь, как пьяный, Мышелов поднялся на ноги в черном гробу и полез в свой кошель.
— Эй, раб! — в приступе хмельного веселья закричал он. — Товар у тебя сносный. Я беру девицу в красном бархате. — Достав из кошеля монету, он поднес ее к самым глазам, потом швырнул в сторону статуи. — Вот тебе за нее грошик. И девятиколенную зрительную трубу. Вот еще грош. — Он бросил монету. — И вот тебе еще грош за «Основы экзотических знаний» Грона! Да, и еще один — за ужин, было очень вкусно. Ага, чуть не забыл: вот еще грош — за хорошую постель!
