Ознакомительная версия.
— Мне хва-атит и одного года-а. Или двух. Я-а не протя-ану дольше.
— Выбирай любой мир, — тихо сказала Пэт. В ее глазах стояли слезы. — Даю слово, что тебя никто не побеспокоит…
— Спасибо тебе за все, — глухо повторил Ганза. А потом оторвал взгляд от свежей могилы и виновато посмотрел на Саймона. — Понимаю, что прозвучало пошло, но что, черт возьми, я еще могу сказать?
Что Чайка был велик? Это все знают. Что он совершил невозможное? Стал одним из трех гениев, прорубивших землянам дорогу к звездам? Об этом не узнает никто. Потому что это правда. И еще правда в том, что Чайка похоронен так, как жил: под чужим именем, на чужой земле, и лишь выбитая на камне птица подскажет знающим, кто именно покоится на кладбище Станции. И еще правда в том, что легенды не умирают.
— Я верил в него. Мы были знакомы всего пару месяцев, много ругались, но я знал, что он сможет… — Ганза покачал головой: — Но не думал, чем ему придется заплатить.
— Ты сделал его счастливым, — тихо произнес Саймон. — Ну, или не ты, а ваша затея… Вы сделали для него больше, чем кто бы то ни было.
— Что ты хочешь сказать?
— Чайка ушел на глубину, в бинарный, мать его, код. — Хост улыбнулся. — Стал системой.
Улыбнулся, потому что помнил не валяющегося на грязном полу друга, не глаза его, полные крови и «синдина», не скрюченные пальцы, не перекушенные губы, а слова… Тихий, едва различимый в предсмертном хрипе шепот: «Я там, Десять Моисеев… Я там… Завидуй, сука…»
— Прощай, брат.
«Прощай…»
Саймон вздохнул и посмотрел на Ганзу.
— Что теперь?
— Пойдем дальше, — пожал плечами гений. — Будем придумывать что-нибудь новое.
«Интересно, а какой ответ я планировал услышать на свой идиотский вопрос?»
— Если хочешь остаться, оставайся, — продолжил Ганза. — Гарантирую — будет интересно.
— Как бы это сказать… — Десять Моисеев кашлянул. — Я немножко вне закона.
— Да нас всех следовало бы повесить, — равнодушно ответил Ганза. — Так что не бери в голову.
Развернулся и зашагал к Энергоблоку.
Саймон помялся, бросил последний взгляд на могилу Чайки: «Рано или поздно увидимся, брат», и торопливо догнал гения.
— Зарплата хорошая?
— Никогда не задумывался о деньгах.
— Тогда я согласен. Где расписаться?
— Мы не бюрократы.
— «Мир-1»… — Щеглов покачал головой. — Ты уже придумала имя?
— Еще нет, — тихо ответила Пэт. — Не хочу привязываться к чему-то известному. И не хочу наполнять слово глубоким смыслом. Имя должно быть естественным.
— С этой точки зрения Земля — идеальный вариант, — усмехнулся Мишенька.
— Но оно уже занято.
— Что верно, то верно. — Щеглов помолчал. — Ты уже была там? За воротами?
— Да. Не утерпела.
— И как?
Он читал отчеты, видел фотографии и видеозаписи, беседовал с разведчиками и картографами, однако жаждал услышать мнение Избранной, мнение той, кто поведет их вперед.
— Там красиво. И планета… — Пэт прищурилась, вспоминая пейзажи нового мира. — Планета наполнена дыханием самой Природы. Она совсем невинная.
— Там еще не было людей, — пошутил Щеглов.
— Постараемся не испортить.
— А руны? — Голос Мишеньки едва заметно дрогнул. — Ты проверяла руны?
Останутся ли они теплыми под новым солнцем? Сохранит ли Избранная силу? Не превратится ли в обычного человека?
— Это важно?
— В первую очередь — для тебя.
— В первую очередь для всех нас. — Патриция улыбнулась и ласково провела рукой по щеке Щеглова. — Люди, которые идут за мной, знают, что мы построили ворота не только благодаря науке. Люди, которые идут за мной, — верят.
И поэтому руны не могут не дышать. Ведь питает их не звезда и не планета, не гравитационные силы или жар вулкана. Силу им дает нечто, не описываемое формулами и цифрами. Силу им дает чудо.
А чудо есть Любовь.
* * *
Сухие ветки потрескивали в пламени костра, однако света и тепла почти не давали — мало их было. Они только обозначали огонь, не пытаясь разогнать битумный сумрак ночи.
Впрочем, ни тепла, ни света Олово и не требовалось. Вечера в этих широтах выдавались хоть и свежими, но не холодными, а слишком яркий свет мог помешать созерцанию поразительного танца, что каждую ночь устраивали в небе две луны: желтая, которую Олово так и называл — Желтая, и Красная.
Олово не был исследователем, не описывал новый мир — он просто жил в нем, — а потому избегал давать имена землям и лунам, рекам и островам. Зачем? Ведь для того, чтобы наслаждаться величественным хороводом, совсем не обязательно что-то придумывать, достаточно просто поднять взгляд к звездам.
И улыбнуться.
И подумать, что разноцветные красавицы даже не знают о его существовании. И никогда не узнают, потому что жизнь его, хоть и была долгой, не идет ни в какое сравнение с тем сроком, что отпущен звездам, лунам и мирам. А сейчас она, долгая эта жизнь, подходит к концу и совсем незаметно угаснет под двумя разноцветными лунами, не оставив после себя ни следа, ни ненужных имен.
Угаснет, оставив мир в покое.
Нет, не так! Как можно оставить в покое то, что не потревожил? В гармонию чего лишь ненадолго влился, стараясь остаться незаметным и безвредным, беря только то, что нужно, и тратя время исключительно на созерцание.
В покое он оставил прежний мир, родной. Не в прямом, конечно, смысле — в покое. Оставил в хаосе, в огне, с робкой надеждой вновь подняться на ноги, однако оставил, отстал, перестал тревожить, поскольку сделал все, что мог. Все, что должен. И мысль, что он действительно сделал все, что должен был сделать, заставляла Олово улыбаться еще шире. И удовольствие от завораживающего танца ночных проказниц становилось острее.
«Я сделал все, что должен».
И поэтому остался один. Ведь после того, как все сделано, дороги расходятся.
Он потерял тех, кого любил, но грусть не владела душой Олово — у каждого свой путь. И у тех, кто умер. И у тех, кто отправился дальше. Они боролись, и они победили, они сделали, и они разошлись, так зачем грустить? Счастливы те, кто идут. Упокоены те, кто умер. А грусть не имеет смысла.
Луны сместились в том направлении, которое охотник по привычке называл западом, танец подходил к концу, но спать не хотелось. Олово вообще мало спал в последнее время, наслаждаясь оставшимися мгновениями.
Он подбросил в костер дров, раздул угли, сходил в пещеру и вернулся с водонепроницаемым рюкзаком, из которого достал толстую пачку стянутых резинкой фотографий. Одну из двенадцати пачек, что взял с собой в путешествие. Одну из тех пачек, что связывала Олово с прошлым.
Ознакомительная версия.
