Ознакомительная версия.
Алоиз развернулся и вышел вон. Я потянулся и стал разглядывать потолок. Совсем не такой живописный, как потолок моих прежних апартаментов в этой гостинице, зато тут был настоящий грибок. Зеленовато-серый и мерзко пахнущий. Хорошо хоть не над кроватью — не хотел бы я, чтобы эта дрянь как-нибудь рухнула мне на лицо.
Мне показалось, или при моем последнем вопросе Алоиз испугался?
Они считают, что просто воспользуются энергией наших сердец. Энергией нашей крови, которая была когда-то пролита… здесь. Ристан считал иначе. Он думал, что крови мало. Что нужны души… обязательно две. И только две, никак не больше. Ничего лишнего. Ничего третьего. Никакой любви, даже черной.
Особенно черной.
Йев?
Я не хотела…
Я так тебя и не спросил: а что ты всё-таки натворила в столице?
Ничего.
Ничего? Да брось. Столько было туманных намеков. У всех просто язык к гортани присыхал, когда об этом заговаривали, никто толком и ответить не мог. Так как? Кого ты там убила?
Никого. Правда, я ничего там не сделала.
Почему я должен тебе верить?
Не знаю. Наверное, не должен.
Ты действительно любишь меня?
Ты… правду тогда сказала?
И, ну-ка, самый сложный вопрос: что это меняет?
Я вел тебя, пока ты тащила меня за собой, мы перепробовали столько разных игр, мы так изменились, мы так устали, мы решили не убегать… Из твоих глаз исчезла Флейм, и что-то, я знаю, исчезло из моих, раз я спокойно это пережил. И это, и то, что я больше никого никуда не веду. А ты никого никуда не тащишь.
Вот это и есть любовь?.. Когда просто не надо правил?
Проклятье, что мы тут в таком случае делаем, а?! Я вскочил, лихорадочно потирая взмокшие ладони и оглядывая камеру. Пять на пять шагов, голые каменные стены, дверь из цельного дерева, запираемая снаружи на засов. Положение тяжелое. Можно сказать, безвыходное. Рыть подкоп? Глупо, сразу заметят. Да и нечем. И дверь не высадишь.
Вот если бы нарисовать другую дверь… и кто-нибудь ее вытащил… сделал настоящей, живой… А мы бы в нее просто взяли да и прошли. Но кому это под силу? Только прыщавому лопоухому мальчишке, который ни за что не захочет нам помочь. Крайне обидно, что на подобные фокусы способен он один. Оживлять почти живое…
Оживлять почти живое?
Я так и не понял, ей или мне принадлежала эта мысль, да и какая разница? Достаточно было вспомнить горький вкус ржавой воды в перерезанном горле, и запах земли, и сильные жестокие руки, которые оживили почти мертвое… почти живое?.. почти мертвое…
И вспомнить лицо того, кто это сделал.
— Проклятье, Йев, что же ты раньше мне не сказала! — закричал я.
Проклятье, проклятье, почему до меня так поздно доходит?! Надо просто сказать «стой», надо просто поднять его забрало, надо просто попробовать самому! Не бежать и не насиловать — просто самому!
Я ведь могу!
Я почти демон.
Я быстро окинул камеру взглядом. Потом начал ощупывать стены. В одном месте нашлась небольшая неровность. Я несколько раз с силой провел по ней внутренней стороной запястья, сдирая кожу. Когда потекла сукровица, сцепил зубы, но довел дело до конца.
Их ошибкой было то, что они дали мне простыню. Красное на белом видно даже в темноте.
Я рисовал ворота. Не храмовые — их я слишком плохо помнил. Просто другие. Ворота наружу. Туда, где я никогда не был. Где никогда не был никто, это наше место, наш мир, мы пойдем в него вместе.
Йев, ты поняла? Давай, как я. У тебя, наверное, есть там свечи. Рисуй пеплом. Пожалей свои бедные тонкие ручки. Но рисуй, рисуй скорее, у тебя тоже получится. Ты ведь здорово рисуешь, просто отлично. Нарисуй то, чего ты не будешь бояться.
А потом знаешь, что делать, да?
Да.
Ворота получились неровными, с косыми, плохо подогнанными друг к другу створками. Я нарисовал их приоткрытыми и, еще только заканчивая, услышал тихий отдаленный скрип. Мерный и умиротворяющий. И стук — легкий быстрый стук капель о сталь. Там идет дождь, Йев. Там всё еще идет дождь.
Я выпрямился, не глядя, стряхнул кровь с запястья, хотя знал, что так просто оно кровоточить не перестанет. Стало очень холодно — боги, еще холоднее, чем было. Да что же это такое?
Капли барабанили громче.
Я стоял, не дыша, перед растянутой на полу простыней, вымазанной моей кровью. Это не было рисунком, даже схемой — просто нелепые кривые линии, начерченные кровью на простыне, ну и что? Для меня эти каракули были почти живыми. Оставалось только убрать глупое «почти».
Теперь я знал, что умею это делать.
И поэтому шагнул.
Железная створка больно ударила меня сзади по плечу. Я подался вперед, едва не поскользнувшись в мокрой траве. Стояла ночь. Хлестал косой ливень, дорогу преграждали широкие темные лужи, а лес вдалеке был почти неразличим сквозь завесу воды. Я мгновенно промок до нитки и не сразу расслышал сквозь шум воды крик Йевелин. Почему-то в моей голове ее больше не было.
— Эван!
Проклятье, это всё-таки были замковые ворота. Ничего оригинального, банальное бытовое чудо. Вот что называется поверить в себя. Вот только Йевелин оказалась по ту сторону: я вышел за ворота сразу, а ей, похоже, удалось выйти только к ним. К счастью, ворота были открыты. Ведь мы оба так этого хотели. Оба! Было приятно обнаружить, что наши желания совпадают.
— Бежим! — закричала она, и я увидел крохотные беспокойные огоньки там, где осталась сизая громада храма.
Бежим?..
Йев, но мы ведь решили… решили… не бежать… никогда больше…
Плевать, что ты решил, идиот! Это больше не гребаная игра, в которой всё так, как ты решил! Это хреновая жизнь, в которой вас обоих хотят убить, и если вы сейчас не броситесь спасать свои шкуры, банальных бытовых чудес больше не будет!
Можно не убегать и открывать нарисованные кровью ворота в игре, если таковы правила, но в жизни ты всё равно будешь бежать. Просто потому, что жизнь — это один большой побег.
Йевелин поравнялась со мной, протягивая ко мне руку, и я вцепился в ее запястье. Мы сорвались с места и понеслись к лесу, почти сливающемуся с ночным небом. Почему-то мы знали, что если пройдем этот лес, то дальше всё будет хорошо.
Лес выл. Вопил, стонал, трещал, избивая нас мокрыми ветками, подставляя под ноги коварные невидимые корни; лил дождь, шныряли тени, а мы мчались, сцепившись руками с такой силой, что кровь сочилась из-под ногтей, впившихся в чужую ладонь. Иногда мы падали, но всегда поднимались и бежали дальше. Свирепая лавина далекого гула накатывала, приближаясь, и мелькали факелы, похожие на болотные огоньки, от которых надо бежать, бежать, бежать… И мы бежали, мы хотели уйти. Но небо оставалось таким черным, таким неумолимо черным, и дождю не было конца.
Ознакомительная версия.
